3. Фрейдовское истолкование сновидений. Фрейд и фромм сны и сновидения в жизни человека

Связь функции сна с работой сновидения. Величие и ограниченность теории Фрейда

Связь функции сна с работой сновидения

Фрейд считал, что все сновидения являются по сути исполнением желаний и благодаря этому призрачному исполнению осуществляют функцию сохранения сна. После пятидесяти лет толкования сновидений я должен признаться в том, что нахожу этот фрейдовский принцип лишь отчасти верным. Несомненно, Фрейд совершил выдающееся открытие, когда понял, что сны очень часто представляют собой символическое исполнение желаний. Однако он нанес ущерб значимости своего открытия из-за догматического представления о том, что это обязательно верно для всех сновидений. Сновидения могут представлять исполнение желаний, могут выражать просто тревогу, но могут также – и это очень важный момент – обеспечивать глубокое проникновение в собственную личность и в личности других людей. Чтобы оценить эту функцию сновидений, полезно рассмотреть некоторые соображения, касающиеся различий между биологическими и психологическими функциями сна и бодрствования (см. также [32], гл. 3).

В бодрствующем состоянии мысли и чувства в первую очередь откликаются на необходимость овладевать окружающей средой, изменять ее, защищать себя от нее. Задача бодрствующего человека – выживание, он подчиняется законам, управляющим реальностью. Это означает, что он должен мыслить в терминах времени и пространства.

Во сне же мы не связаны с необходимостью менять в своих целях окружающий мир. Во сне мы беспомощны, и недаром сон называют братом смерти. Однако при этом мы и свободны, более свободны, чем наяву. Мы избавлены от бремени труда, от задач обороны и нападения, от пристального наблюдения за реальностью и управления ею. Нам не требуется оглядываться на внешний мир, мы сосредоточены на мире внутреннем, заняты исключительно собой. Спящий человек может быть уподоблен зародышу в чреве или трупу, ангелу, на которого не распространяются законы реальности. Во сне царство необходимости уступает место царству свободы, и в этом царстве «Я» – единственное, к чему обращены наши мысли и чувства. Психическая активность во сне обладает логикой, отличной от той, которая управляет нашим бодрствованием. Как было отмечено выше, события сновидения не обязаны обращать внимание на обстоятельства, которые имеют значение только тогда, когда мы сталкиваемся с реальностью. Если я полагаю, например, что какой-то человек – трус, во сне он может представиться мне цыпленком. Эта перемена осмысленна в терминах того, что я думаю о человеке, а не в терминах ориентации на внешний мир. Жизнь во сне и жизнь наяву – два полюса человеческого существования. Бодрствование посвящено действиям, в сновидении мы от этого освобождены. Сон выполняет функцию самовыражения. Когда мы просыпаемся, мы переходим в царство действия, ориентируемся на его правила, и наша память ведет себя соответственно. Мир сна исчезает. События, происходившие в сновидении, само сновидение вспоминаются с величайшим трудом[25]. Эта ситуация символически отражена во многих народных сказках: ночью на сцену выходят призраки и духи, добрые и злые, но с рассветом они исчезают, и от напряженных переживаний человека ничего не остается.

Сознание представляет собой психическую деятельность, когда мы заняты внешней реальностью – действием. Свойства сознания определяются природой действия и функцией выживания в бодрствующем состоянии. Бессознательное – это психическая деятельность, когда мы существуем в отрыве от каких-либо связей с внешним миром и не заняты иными действиями, кроме самовосприятия. Бессознательное заключает в себе переживания, связанные с особым образом жизни: бездеятельностью, и характеристики бессознательного вытекают из природы этого образа существования.

В данном случае «бессознательное» является таковым только по отношению к «нормальному» состоянию активности. Когда мы говорим о «бессознательном», мы на самом деле говорим только о том, что это переживание чуждо состоянию ума, которое существует, когда мы действуем; тогда оно ощущается как призрачный, назойливый элемент, который трудно ухватить и трудно запомнить. Однако дневной мир столь же «бессознателен» для нас во сне, как и ночной – для бодрствующего сознания. Термин «бессознательное» обычно употребляется исключительно с точки зрения дневного восприятия; таким образом упускается из рассмотрения тот факт, что и сознание, и бессознательное – лишь различные состояния ума, относящиеся к различным состояниям существования.

Следует отметить, что в бодрствующем состоянии мысли и чувства также не полностью подчинены ограничениям пространства и времени; творческое воображение позволяет думать о событиях прошлого и будущего так, словно они происходят в настоящем, и об удаленных предметах, как если бы они были у нас перед глазами; наши чувства наяву не зависят от физического присутствия объекта и от сосуществования с ним в один и тот же момент времени. Таким образом, отсутствие пространственно-временной системы характерно не для восприятия во сне в противовес бодрствующему, а для мышления и чувствования в противовес действию. Это существенное обстоятельство позволяет мне прояснить важный момент в моей позиции.

Следует различать содержание мыслительного процесса и категории, используемые мышлением. Я могу, например, думать о своем отце и утверждать, что его отношение к определенной ситуации такое же, как и мое. Это – рациональное утверждение. С другой стороны, если я скажу «Я – мой отец», то такое утверждение иррационально, поскольку не соответствует состоянию дел в физическом мире. Впрочем, фраза вполне рациональна в плане чистого восприятия: она выражает ощущение моей идентичности с отцом. Рациональные мыслительные процессы в бодрствующем состоянии подчиняются категориям, коренящимся в особой форме существования – той, в которой мы связываем себя с реальностью в терминах действия. В моем существовании во сне, характеризующемся отсутствием даже потенциального действия, используются категории, имеющие отношение только к моему самоощущению. То же самое касается чувств. Что бы я ни чувствовал наяву по отношению к человеку, которого не видел двадцать лет, я осознаю, что он или она отсутствует. Если же этот человек мне снится, мои чувства к нему таковы, как если бы он или она присутствовали. Но сказать «как если бы он присутствовал» означает выразить чувство в концепциях «жизни во время бодрствования». В существовании внутри сновидения нет «как если бы»; человек просто присутствует.

На предшествующих страницах была предпринята попытка описать условия сна и сделать из этого описания определенные выводы, касающиеся качества активности в сновидении. Исчерпывает ли понимание сна как исполнения желаний или как проявления чувств, достаточно сильных, чтобы найти выражение даже во сне, все возможные объяснения того, почему мы видим сны?

Я предположил бы, что имеется еще одно объяснение, которым обычно пренебрегают. Оно относится к тому факту, что человек испытывает глубокую потребность объяснить себе, почему он что-то делает или чувствует. Это наблюдаемый и общепризнанный факт, обычно называемый рационализацией. Если, например, нам кто-то не нравится и мы недовольны тем, что испытываем такое чувство, мы стремимся заставить свою антипатию выглядеть как резонное следствие определенных фактов; тем самым мы наделяем человека, который не нравится, качествами – реальными или чаще вымышленными, – которые позволяют нашему отношению выглядеть обоснованным. То же самое, конечно, верно в случае любви или обожания; в наиболее очевидной форме это проявляется в массовом энтузиазме по отношению к некоторым лидерам или в неприязни к определенным классам или расам.

Явлениями того же типа являются постгипнотические феномены. Предположим, что во время гипнотического транса человек получает задание через пять часов, скажем, в четыре часа дня, снять пальто, забыв, что получил такой приказ. Что происходит в четыре часа пополудни? Хотя погода может быть холодной, человек пальто снимет, но при этом скажет что-то вроде: «Сегодня удивительно тепло, совсем не по сезону». Он чувствует необходимость объяснить себе, почему он так поступает, и испугается, если будет не в состоянии объяснить свой поступок.

Приложение этого принципа к сновидению может привести к следующей гипотезе: во сне мы испытываем те же чувства, что и наяву, но для нас во сне так же, как наяву, невыносимы чувства, которые нельзя объяснить. Поэтому мы придумываем историю, объясняющую, почему мы испытываем страх, радость, ненависть и т. д. Другими словами, сновидение имеет функцию рационализации чувств, которые мы питаем во сне. Если бы это было так, это показывало бы, что даже во сне проявляется та же тенденция заставлять эмоции казаться оправданными, как и в состоянии бодрствования. Сновидения, таким образом, могут рассматриваться как результат внутренней тенденции подгонять чувства под требования резонности.

Теперь мы должны изучить одну специфическую особенность сна, которая, как будет показано, имеет огромное значение для понимания процессов сновидения. Уже говорилось о том, что во сне мы не озабочены управлением внешним миром. Мы его не замечаем и на него не воздействуем; не подвержены и мы его воздействию. Отсюда следует, что этот эффект отстранения от реальности зависит от качеств самой реальности. Если влияние внешнего мира в целом благотворно, то отсутствие такого влияния во сне приведет к снижению ценности работы сновидения, так что она окажется второстепенной по сравнению с психической деятельностью наяву, когда мы подвержены благотворному влиянию внешнего мира.

Однако правы ли мы, предполагая, что влияние реальности в целом благотворно? Не может ли быть, что оно также и вредоносно и что, таким образом, отсутствие влияния выдвигает на передний план качества, более высокие по сравнению с теми, которыми мы обладаем наяву?

Говоря о внешнем мире, мы не имеем в виду исключительно мир природы. Природа как таковая не хороша и не плоха. Она может быть нам полезна или опасна, и отсутствие восприятия реальности освобождает нас от задачи пытаться освоить окружающий мир или защититься от него, но это не делает нас глупее или умнее, лучше или хуже. В отношении созданного человеком мира вокруг нас, культуры, в которой мы живем, все обстоит совершенно иначе. Их влияние на нас неоднозначно, хотя мы склонны считать, что оно идет нам исключительно на пользу.

Действительно, свидетельства того, что культурные влияния благотворны, представляются почти неоспоримыми. От мира животных нас отличает именно способность создавать культуру.

Не является ли созданная человеком реальность вне нас самым важным фактором развития наших лучших качеств, и не следует ли ожидать, что, лишившись контакта с внешним миром, мы временно опускаемся до примитивного, животного, неразумного состояния? В пользу такого заключения можно сказать многое, и мнение о том, что подобная деградация является основным отличием состояния сна и тем самым работы сновидения, разделялось многими исследователями от Платона до Фрейда. С этой точки зрения сновидения можно рассматривать как выражения иррациональных, примитивных побуждений, и тот факт, что сны так легко забываются, убедительно объясняется тем, что мы стыдимся этих неразумных, преступных импульсов, возникающих, когда нас не контролирует общество. Несомненно, такое толкование сновидений в определенной степени верно, но остается вопрос: полностью ли оно верно и не ответственны ли негативные элементы влияния общества за тот парадокс, что мы во сне не только менее разумны и менее добропорядочны, но также более сообразительны, мудры и проницательны, чем когда бодрствуем.

Наши сны не только выражают иррациональные желания, но и даруют глубокие прозрения, и важная задача толкования сновидений заключается в том, чтобы определить: когда имеет место первое, а когда – второе.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

fil.wikireading.ru

Сновидение

Вадим Руднев

По-видимому, человек стал видеть сны с того момента, как он стал отличать иллюзию от реальности и, тем самым, сон от яви (считается, что до этого человек жил в постоянном галлюцинаторном состоянии), то есть с распадом мифологического сознания. С этого времени люди стали придавать значение своим снам как "окнам в другую реальность", запоминать их и пытаться толковать.

Искусство толкования С. было развито в древнем Вавилоне, а в Римской империи играло большую роль в политике. По свидетельству Светония, Цезарю накануне неудавшегося переворота приснился сон, в котором он насиловал свою мать, что было истолковано жрецами как доброе предзнаменование, ибо отождествление матери с городом и овладение женщиной-матерью как овладение властью было известно задолго до Фрейда и Юнга.

Известно, что Рене Декарт записывал и тщательно анализировал свои С. и был первым в Европе нового времени, кто занялся проблемой онтологического статуса С. примерно так, как она ставилась в ХХ в.

И тем не менее С. - это несомненный культурный атрибут ХХ в. Книга Фрейда "Толкование сновидений" буквально открывала собой ХХ в. - она вышла в 1900 г. С начала века С. стало прочно ассоциироваться с образами кино, а сами сны в сознании людей начала века почти автоматически ассоциировались с синема:

В кабаках, в переулках, в извивах,

В электрическом сне наяву...

(Александр Блок)

"В электрическом сне наяву" означало "в кино", бывшем как будто сном наяву.

Фрейд считал, что смысл С. состоит в том, что в нем реализуется скрытое в бессознательном подавленное желание человека, желание, как правило, греховное, антисоциальное - поэтому в С. так много эротики и насилия. Поэтому же анализ С. так важен в психоаналитической практике - нигде так полно, как в С., человек не раскрывает своих бессознательных импульсов.

Но некоторые С. не поддавались такому прямолинейному толкованию. В них не было видно исполнения желаний. Тогда Фрейд придумал целую технику того, как С. путает следы, ибо и в С. частично работает цензор (см. психоанализ), который фильтрует то, что может быть выведено наружу, от того, что не может быть открыто самому себе даже в С. В целом ситуация напоминает основную идею фильма Андрея Тарковского "Сталкер": человек сам не знает, чего он хочет.

Сознание основателя психоанализа было во многом сознанием человека ХIХ в., поэтому и его концепция С. была детерминистской материалистической, естественнонаучной. Знаменитый ученик и соперник Фрейда Карл Густав Юнг, создатель второго мощного ответвления психоанализа - аналитической психологии, рассматривал С. уже полностью в духе ХХ в., телеологически: сон снится не почему, а зачем. В отличие от Фрейда, человека не только религиозного, но и глубоко погруженного в изучение оккультных наук, Юнг считал, что С. есть не что иное, как послание человеку из коллективного бессознательного, поэтому С. надо не только запоминать и анализировать, но к ним необходимо прислушиваться, тогда они смогут вести человека по его жизненному пути. Во всяком случае, именно так это было у Юнга, знаменитые мемуары которого так и называются: "Воспоминания. Размышления. Сновидения".

Следующая психоаналитическая концепция С. связана с именем Эриха Фромма, создателя так называемого неофрейдизма. Это направление психоанализа носило совершенно нерелигиозный и гуманистический характер. Соответственно, и понимание С. у Фромма носит абсолютно не мистический, а гуманистический характер. С. - это некое вытесненное переживание (здесь Фромм в целом идет за Фрейдом), сообщенное человеку на символическом языке (здесь он следует Юнгу), но основной пафос фроммовского понимания С. - это пафос протягивания руки психотерапевта-снотолкователя пациенту-сновидцу. В этом смысле примеры толкования С., приводимые Фроммом в его книге "Забытый язык", кажутся наиболее приемлемыми для простого, психоаналитически не подкованного человека, потому что Фромм все время демонстрирует, что он в отличие от своих великих предшественников думает прежде всего не о своей славе, а о здоровье пациента.

Фромм назвал свою книгу "Забытый язык". Но можно ли всерьез называть С. языком? Отвечая на этот вопрос, мы сталкиваемся с противоположной психоанализу аналитико-философской и семиотической трактовкой феномена С. Эта трактовка восходит к Декарту, который в одной из своих "Медитаций" пишет о том, что в сущности невозможно определить, "сплю я в данный момент или бодрствую". Все аргументы "за" (за то, что бодрствую) рассыпаются об один простой контраргумент - "но ведь все равно нельзя исключить того, что все это мне тоже снится".

Проблема онтологического статуса реальности была в ХХ в. одной из главных. Что, если вся культура ХХ в. - это "страшный сон"? "Жизнь есть сон" - название великой пьесы Кальдерона - вспоминается здесь неслучайно. Понимание С. как своеобразного теста на подлинность, реальность было взято барочной культурой из даосско-буддийской традиции. Здесь вся жизнь человека является С., а смерть есть пробуждение от сна жизни. Многим жившим в ХХ в., по-видимому, так и казалось. Вспомним, например, Мандельштама: "Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето..." Почему, собственно, буддийское? Да потому, что все кажется иллюзорным, настолько все вокруг неправдоподобно кошмарно и страшно. Вспомним эпизод из фильма Л. Бунюэля "Скромное очарование буржуазии": герои обедают за большим столом, но вдруг внезапно раздвигаются кулисы, и оказывается, что они не настоящие, они актеры, которые играют на сцене; тогда все в ужасе разбегаются, кроме одного, - оказывается, ему все это приснилось.

Онтологический статус С. стал предметом ожесточенной полемики между философами-аналитиками Б. Расселом, Дж. Э. Муром и А. Айером. Все считали парадокс Декарта неразрешимым. Но тут в полемику вступил ученик Витгенштейна американец Норман Малкольм, который разрубил проблему, как гордиев узел, утверждая в своей книге "Состояние сна" (1958), что С. как чего-то феноменологически данного вообще не существует. Малкольм откровенно смеялся над казавшимися тогда удивительными открытиями американских физиологов У. Демента и Н. Клейтмана, показавшими, что С. имеет место в фазе быстрого, или парадоксального, сна, когда зрачки спящего начинают быстро двигаться. Физиологи пытались измерить продолжительность сновидения и соотнести вертикальные и горизонтальные движения глаз с событиями, происходившими в С. Именно над этим потешался аналитик. Как можно измерять то, чего нет? По мнению Малкольма, как факт языка существуют не сами С., а рассказы о С. Если бы, говорил он, люди не рассказывали друг другу снов, то понятие С. вообще не возникло бы. Книга Малкольма вызвала бурную полемику, продолжавшуюся более 20 лет, в которой победило само С. Малкольм считал бессмысленной фразу "Я сплю". Он не учел того, что язык многообразен в своих проявлениях (языковых играх - см.), в частности, не учел эстетической функции языка (см. структурная поэтика, генеративная поэтика). Вот целое стихотворение, построенное на выражении "я сплю":

Льет дождь. Я вижу сон: я взят

Обратно в ад, где все в компоте

И женщин в детстве мучат тети,

А в браке дети теребят.

Льет дождь. Мне снится: из ребят

Я взят в науку к исполину

И сплю под шум, месящий глину,

Как только в раннем детстве спят.

(Борис Пастернак)

Если С. - это особый символический язык, то непонятно, что является материей, планом выражения (см. структурная лиигвистика) этого языка? В случае с кино мы можем сказать, что планом выражения является пленка. Но из чего "сотканы" С., мы пока не знаем. Раз так, то считать С. языком нельзя.

Современный психоанализ значительно продвинулся со времен Фрейда. Но С. по-прежнему осталось "царской дорогой в бессознательное".

Последнее десятилетие стало модным говорить о том, что С. можно управлять. Стали выходить научные и популярные пособия на эту тему. Но чтобы управлять, надо знать, из чего сделано. Просто некоторым людям кажется, что во сне они управяют своими С. Проверить это пока невозможно. Сейчас проблема анализа С. вплотную столкнулась с проблемой виртуальных реальностей .

Список литературы

ФрейдЗ. Толкование сновидений. - Ереван,1991.

Юнг К. Г. Воспоминания. Размышления. Сновидения. - М., 1994.

Фромм Э. Забытый язык // Фромм Э. Психоанализ и этика. - М., 1993.

Малкольм Н. Состояние сна. - М., 1993.

Боснак Р. В мире сновидений. - М., 1992.

Сон - семиотическое окно: ХХVI Випперовские чтения. - М., 1994.

mirznanii.com

Связь функции сна с работой сновидения. Величие и ограниченность теории Фрейда

Связь функции сна с работой сновидения

Фрейд считал, что все сновидения по сути своей представляют собой исполнение желаний и выполняют функцию защиты нашего сна через такого рода галлюцинацию исполнения желаний. После пятидесяти лет трактовки сновидений я вынужден признать, что это утверждение Фрейда только отчасти верно. Несомненно, он сделал великое открытие, когда узнал, что сновидения очень часто оказываются символическим удовлетворением желаний. Но он умалил значение этого открытия догматическим заявлением, что это непререкаемая истина для всех сновидений. Сновидения могут быть исполнениями желаний, могут выражать просто тревогу, но сновидения также могут — и это очень важный момент — выражать глубокий анализ себя и других. Чтобы оценить эту работу сновидений, было бы полезно принять к сведению разницу между биологическими и психологическими функциями сна и пробуждения26.

В состоянии бодрствования мысли и чувства соответствуют прежде всего вызову, стоящему перед человеком, — задаче освоения окружающей среды, ее изменения, защиты себя от нее. Задача бодрствующего человека — выживание; он подчиняется законам, управляющим действительностью. Это означает, что он должен мыслить понятиями времени и пространства.

Пока мы спим, мы не думаем о подчинении нашего внешнего мира нашим целям. Мы беспомощны, и поэтому сон справедливо назвали «братом смерти». Но мы также и свободны, свободнее, чем когда бодрствуем. Мы свободны от бремени труда, от задачи нападения или защиты, от охраны и освоения действительности. Нам не нужно смотреть на внешний мир; мы смотрим на наш внутренний мир, озабочены исключительно собой. Когда мы спим, мы подобны человеческому плоду или трупу; также можно нас сравнить с ангелами, не подчиняющимися законам «действительности». Во сне царство необходимости уступает место царству свободы, где «есть я» — единственная система, к которой направлены мысли и чувства.

Ментальная деятельность во сне имеет логику, отличную от логики бытия во время бодрствования. Как подчеркивалось ранее, опыт сна не должен обращать внимание на свойства, имеющие значение только тогда, когда человек имеет дело с действительностью. Если я, например, чувствую, что этот человек трус, я могу во сне увидеть, что он превратился из человека в цыпленка. Эта перемена имеет смысл в связи с моим отношением к этому человеку, а не в связи с моей ориентацией на внешнюю действительность.

Сон и бодрствование — два полюса человеческого существования. Бодрствование понимается как реализация действия, сон свободен от нее. Сон понимается как реализация самоопыта. Когда мы пробуждаемся от сна, мы переходим в царство действия. Тогда мы ориентированы понятиями этой системы, а наша память оперирует внутри нее; мы помним то, что можем вспомнить в рамках понятий пространство — время. Мир сна исчезает. События, которые мы в нем видели, — наши сновидения — вспоминаются с огромным трудом27. Такая ситуация символически изображена во многих народных сказках: ночью на сцену выходят привидения и духи, добрые и злые силы, но когда наступает рассвет, они исчезают, и ничего не остается от напряженного переживания.

Сознание — это умственная активность в состоянии бодрствования, направленная на внешнюю действительность — на деятельность. (Свойства сознания предопределены природой деятельности и функцией выживания в условиях бытия в бодрствующем состоянии.) Бессознательное состояние — это умственная деятельность в состоянии, когда закрыта коммуникация с внешним миром, где мы уже не заботимся о действии, но заняты нашим самоанализом. Бессознательный мир — это опыт, связанный с особым образом жизни — с миром пассивности; и характеристики бессознательного мира образуются из природы этого образа существования.

«Бессознательное» бессознательно только по отношению к «нормальному» состоянию деятельности. Когда мы говорим о «бессознательном», мы обычно имеем в виду только то, что наш опыт иной, чем тот, который мы получаем в рамках мышления, существующий во время нашего активного поведения, тогда мы его ощущаем как нечто подобное видению, как навязчивую идею, которую трудно уловить и трудно запомнить. Но мир дня в нашем сне также бессознателен, как мир ночи в нашем бодрствующем сознании. Понятие «бессознательное» обычно используется только с точки зрения дневного опыта; при этом оно не в состоянии обозначить, что сознательное и бессознательное — это только два различных состояния мозга, соотносящиеся с различными условиями опыта.

Следует заявить, что в бодрствующем состоянии мыслительный процесс и чувствование так же не целиком подчинены ограничениям времени и пространства, что наше творческое воображение позволяет нам подумать о прошлых и будущих событиях как о настоящих и о далеких объектах, как о близких, стоящих перед нашим взором, что наши чувства при пробуждении не зависят ни от физического присутствия объекта, ни от его сосуществования со временем, что, следовательно, отсутствие пространственно-временной системы не является характеристикой существования во сне как свойства, отличающего его от бодрствования, а говорит о мыслительном и чувственном процессе как противоположном процессу деятельности. Это нейтральное возражение позволяет мне прояснить существенную сторону моей позиции.

Мы должны делать различие между содержанием мыслительных процессов и категориями, применяемыми в мышлении. Например, я могу думать о своем отце и заявлять, что его отношение к некоторому событию такое же, как и мое. Это заявление разумно. С другой стороны, если я заявляю, что «Я — это мой отец», то это заявление иррационально, потому что оно не соответствует состоянию дел в физическом мире. Это предложение, однако, разумно в чисто опытной сфере; оно выражает мое ощущение идентичности со своим отцом. Рациональные мыслительные процессы в состоянии бодрствования подчинены категориям, коренящимся в особой форме экзистенции, — т. е. когда мы связываем себя с действительностью в понятиях действия. В состоянии сна, для которого характерно отсутствие даже потенциального действия, применяются категории, которые имеют отношение только к моему самоанализу. Это же остается верным и для чувственного опыта. Что бы я ни чувствовал, пока не сплю, в отношении к человеку, которого я не видел двадцать лет, я хорошо осознаю, что его или ее здесь нет. Если же я вижу этого человека в сновидении, мои чувства направлены на него так, будто он или она здесь присутствуют. Но сказать «как будто бы он сейчас здесь», означает выразить свое чувство в понятиях «жизни в состоянии бодрствования» (waking life). Во сне бытие осуществляется не «как если бы», а безусловно.

На предшествующих страницах была сделана попытка описать условия сна и извлечь из этого описания определенные выводы, касающиеся сущности активности души в сновидении. Разве понимание сновидений как исполнений желаний или как демонстрации таких сильных чувств, что они проявляются даже когда мы спим, оказывается единственным возможным объяснением сновидений?

Я бы предложил признать, что есть еще один вариант трактовки сновидений, на который обычно не обращают внимания. Он связан с тем, что у человека существует глубокая потребность объяснить себе, почему он так поступает или что-то чувствует. Этот обычно наблюдаемый и признанный факт принято называть рационализацией. Если нам, например, кто-то не нравится, но мы не находим объяснения этому чувству, то мы пытаемся все-таки проявить какую-то разумную реакцию. При этом мы наделяем нелюбимую нами личность чертами, реальными или часто придуманными, которые помогают сделать нашу нелюбовь как бы разумной. Это же справедливо сказать и в случае любви или обожания какой-то личности В качестве примера можно указать на такую яркую форму проявления энтузиазма массы, как любовь в отношении к некоторым вождям или ее ненависть к членам отдельных классов или рас.

К разряду того же порядка подходят примеры поведения после сеанса гипноза. Давайте представим себе, что кто-то в ходе гипнотического транса получает задание через пять часов после сеанса снять свое пальто, скажем, в четыре часа дня и забыть, что он получил этот приказ. Что происходит в четыре часа? Даже если будет холодно, он снимет свое пальто, но перед тем, как сделать это, или после этого он скажет что-то подобное следующему: «Сегодня особенно теплый день, совсем не по сезону». Он чувствует необходимость объяснить себе, почему он делает то, что делает, и в самом деле перепугается, если будет действовать, не умея объяснить, почему он так поступает.

Применяя этот принцип к сновидениям, можно прийти к следующей гипотезе: во сне мы чувствуем так же, как во время нашего бодрствования; но если мы переживаем чувства, которые не поддаются объяснению, тогда мы придумываем рассказ, помогающий нам объяснить, почему мы ощущаем страх, радость или ненависть и так далее. Другими словами, сновидение выполняет работу по рационализации чувств, испытываемых нами во сне. Если бы было так, то это означало бы, что даже в нашем сне у нас сохраняется то же самое стремление сделать наши эмоции разумными, которое столь явно проявляется в нашей жизни, когда мы не спим (waking life). Таким образом, к сновидениям можно отнестись как к результату внутренней потребности подчинить чувства требованиям разумности.

Теперь мы должны перейти к анализу одного особого элемента в условиях сна, который окажется необычайно важным в понимании процессов сновидения. Мы сказали, что пока спим, мы не занимаемся освоением внешней действительности. Мы не осознаем ее и не влияем на нее, а так же сами не подвергаемся воздействию на нас внешнего мира. Из этого следует, что результат такого отделения от действительности зависит от качества самой действительности. Если влияние внешнего мира достаточно благотворно, то отсутствие этого влияния во сне приведет к снижению ценности нашей работы сновидения, так как она по качеству будет ниже нашей умственной деятельности в течение дня, когда мы были предоставлены благотворному влиянию внешней действительности.

Но правы ли мы, если допускаем, что влияние действительности в основном благотворно? Не может ли быть, что оно так же и вредно и что тогда отсутствие ее влияния способствует выходу на сцену качеств более высоких, чем те, которые мы проявляли в период бодрствования?

Говоря о действительности вне нас, мы не имеем в виду непосредственно мир природы. Природа как таковая ни плоха, ни хороша. Она может быть нам полезна или опасна, и отсутствие ощущений от нее действительно освобождает нас от задачи трудиться над ее освоением или защищаться от ее воздействия; но такая деятельность не делает нас глупее или умнее, лучше или хуже. Совсем по-другому обстоит дело с окружающим нас миром, созданным человеком, с культурой, в которой мы живем. Ее воздействие на нас двусмысленно, хотя мы склонны считать, что она полностью к нашим услугам.

Убеждение, что мир культуры благотворен для нас, кажется почти неоспоримым. Ведь именно наша способность творить мир культуры отличает нас от мира животных.

Итак, разве созданная человеком действительность вне нас не является самым значительным фактором в развитии самых лучших из нас, и разве не истина, что, лишившись связи с внешним миром, мы со временем опустимся до примитивного, подобного животным, неразумного состояния? Много можно сказать в защиту такого заявления, и мнение, что такая деградация сопровождает состояние сна, а таким образом и работу сновидения, высказывали многие исследователи сна от Платона до Фрейда. С этой точки зрения получается, что сновидения — это выражение иррациональных, примитивных побуждений, живущих в нас, и тот факт, что мы забываем наши сновидения так быстро, объясняется просто нашим стыдом за эти иррациональные и криминальные устремления, которые мы выражаем, когда выходим из-под контроля общества. Несомненно, до некоторой степени такая трактовка сновидений истинна, но возможен вопрос, всегда ли это так, и не виноваты ли негативные аспекты воздействия общества на нас в возникновении такого парадоксального явления, когда мы в наших сновидениях не только менее разумны и менее скромны, но мы также интеллигентнее, мудрее и способны выносить более правильные суждения, чем когда мы бодрствуем,

Наши сновидения выражают не только иррациональные желания, но также глубокий анализ внутреннего мира; и в процессе трактовки сновидения важно решить, какой случай нам представлен в конкретном сновидении.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

psy.wikireading.ru

3. Фрейдовское истолкование сновидений. Величие и ограниченность теории Фрейда

Величие и ограниченность фрейдовского открытия трактовки сновидения

Даже если бы Фрейд не создал теорию неврозов и метода их лечения, он все равно остался бы одной из самых выдающихся личностей в научном мире благодаря тому, что он дал миру методику трактовки сновидений. Конечно, люди почти всех времен пытались толковать сновидения. Как могло быть иначе, если люди, просыпаясь утром, вспоминали пережитые ими сны? Существовало множество традиций истолкования сновидений. Одни из них основывались на предрассудках и иррациональных идеях, другие — на глубоком понимании значимости сновидения. И все традиции сходились на том, что выразить смысл сновидения трудно. Об этом сказано в Талмуде: «Сновидение, которое не получило своей трактовки, подобно письму в нераспечатанном конверте». Это высказывание выражает признание, что сновидение — это послание, отправленное нами себе самим, и мы должны его понять, чтобы лучше понять самих себя. И несмотря на долгую историю попыток толкования сновидений, Фрейд все же первым обеспечил эти попытки системной и научной основой. Он дал нам инструментарий для понимания сновидений, которым можно пользоваться только при условии, что интерпретатор хорошо обучен этой методике.

Вряд ли можно преувеличить значимость этого достижения. Во-первых, оно позволяет нам выявить чувства и мысли, существующие в глубинах нашей души, но которые мы не осознаем, пока бодрствуем. Сновидение, как однажды выразился Фрейд, — это королевская дорога к пониманию бессознательного. Во-вторых, сновидение — это творческий акт, в котором личность среднего уровня развития демонстрирует творческие силы, о которых она не подозревает, находясь в состоянии бодрствования. К тому же Фрейд открыл, что наши сновидения — это не просто выражение подсознательных стремлений, а их обработка под влиянием неуловимого контроля, который действует, даже когда мы спим, и искажает истинный смысл наших тайных мыслей (the «latent dream» — скрытое сновидение). Однако этого контролера можно обмануть: он разрешает тайным мыслям перейти границу сознания, если они достаточно замаскированы. Эта концепция привела Фрейда к предположению, что каждое сновидение (за исключением сновидений детей) искажено, и его смысл необходимо восстанавливать методом трактовки.

Фрейд развил общую теорию сновидений. Он допускал, что человек в течение ночи испытывает множество импульсов и желаний, особенно сексуального характера, которые прерывали бы его сон, если бы он не имел сновидений, в которых его желания исполняются, и поэтому ему не приходится просыпаться, чтобы получить реальное удовлетворение. Для Фрейда сновидения — это искаженное выражение исполнения сексуальных желаний. Сновидение как исполнение желания (dream as wish-fulfillment) стало основным открытием, привнесенным Фрейдом в практику трактовки сновидения. Можно заметить одно явное противоречие этой теории: многие видят сновидения — кошмары, которые трудно истолковать как исполнение желания, поскольку они бывают столь неприятны, что иногда прерывают сон. Но Фрейд объяснил это явление просто, он указал, что существуют садистские или мазохистские желания, приносящие много беспокойства, но они все равно наши желания, которые удовлетворяются в сновидении, хотя другая часть нас самих боится их. Логичность фрейдовской системы трактовки сновидения столь поразительна, что его концепции очень впечатляют как рабочие гипотезы. Однако если кто-то не разделяет основное допущение Фрейда о сексуальном источнике сновидений, то ему потребуются другие доводы. Вместо допущения, что сновидение — это искаженное представление желания, можно сформулировать гипотезу, что сновидение воспроизводит какие-то чувства, желания, страхи или мысли, достаточно важные, чтобы предстать в нашем сне, и что их появление во сне является признаком их важности. Анализируя сновидения, я пришел к выводу, что многие из них не содержат желаний, а представляют собой глубинный взгляд на собственные проблемы или погружение в личный мир других. Чтобы оценить эту функцию, человек должен учитывать особенности состояния сна. Во сне мы свободны от необходимости поддерживать свое существование трудом, защищаться от возможных опасностей. (Только сигнал тревоги выводит нас из нашего сна.) На нас не влияет общественный «шум», под которым я подразумеваю мнение других людей, обычную житейскую чепуху и обычную патологию. Может быть, кто-то скажет, что сон — это единственная ситуация, когда мы действительно свободны. Отсюда вытекают следствия: мы смотрим во сне на мир субъективно, а не с точки зрения объективного подхода, которым руководствуемся в нашей жизни, когда не спим, т. е. когда мы вынуждены видеть ее в реальности, чтобы ориентироваться в ней. Например, увидеть в сновидении какой-то огонь может означать любовь или разрушение, но это не тот огонь, на котором можно испечь торт. Сновидение поэтично, оно говорит на универсальном языке символов, которые обычно одни и те же для всех времен и культур. Человечество развило этот универсальный язык наряду с языком поэзии и искусства. В сновидении мы видим мир не так, как мы видим его, когда хотим им манипулировать; мы видим тот его поэтический смысл, какой он имеет для нас.

Проникновение в природу сновидения, однако, оказалось чрезвычайно ограниченным из-за особенности личности Фрейда. Он был реалистом, у него не было художественной или поэтической наклонности, а поэтому он почти не чувствовал язык символов, где бы тот ни встречался — в сновидении или в поэзии. Отсутствие этой способности привело к тому, что он придавал очень узкое значение языку символов. Он или понимал их как проявление сексуальности, а диапазон возможностей в этом отношении велик, так как линия и круг — это чрезвычайно распространенные формы символизма, или же трактовал их по ассоциациям, стараясь определить, с чем еще они связаны. И в этом состоит одно из самых странных противоречий: Фрейд, аналитик иррационального и символического, сам был мало способен понимать символы. Это становится особенно явным, если мы сравним Фрейда с одним из величайших интерпретаторов символов — Иоганном Якобом Бахофеном, открывателем матриархального общества. Для него символ имел богатство и глубину, выходящую далеко за пределы данного предмета. Он мог дать многостраничный текст про один-единственный символ, например про яйцо, а Фрейд трактовал бы этот символ как «явно» выражающий аспект сексуальной жизни. Для Фрейда сон требует поиска почти бесконечного числа ассоциаций к его различным частям, и очень часто при этом мы узнаем о значении сна не более, чем мы о нем знали ранее.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

psy.wikireading.ru

Величие и ограничения открытия Фрейдом толкования сновидений

Если бы Фрейд не создал теории неврозов и не разработал метода их лечения, он все равно был бы одной из самых выдающихся фигур в науке о человеке, потому что открыл искусство толкования сновидений. Разумеется, люди почти во все времена пытались толковать сны. Да и как могло бы быть иначе, если человек, проснувшись утром, помнит о странных событиях, которые происходили в его сновидении? Существовало множество способов истолкования снов – некоторые из них основывались на суевериях и всяких иррациональных идеях, другие – на глубоком понимании значимости сновидений. Это понимание как нельзя глубже было выражено в Талмуде: «Сон, который не был истолкован, подобен письму, которое не было вскрыто». Это утверждение выражает осознание того, что сновидение – наше послание самим себе, которое мы должны понять, чтобы лучше понять себя. Однако несмотря на долгую историю толкования снов, Фрейд был первым, кто поставил интерпретацию сновидений на систематическую научную основу. Он снабдил нас для этого инструментами, которыми может пользоваться каждый, кто научится это делать.

Едва ли можно преувеличить значение толкования сновидений. В первую очередь они позволяют нам осознать те мысли и чувства, которые у нас имеются, но о которых в бодрствующем состоянии мы не отдаем себе отчет. Сновидение, как однажды сказал Фрейд, – это королевская дорога к пониманию бессознательного. Во-вторых, сон – акт творчества, благодаря которому средний человек демонстрирует творческие силы, о которых наяву и не подозревает. Далее, Фрейд открыл, что сны – не просто отражение бессознательных влечений, но что они обычно подвергаются влиянию тонкого контроля, присутствующего, даже когда мы спим, и заставляющего нас искажать истинный смысл мыслей во сне («латентное сновидение»). Однако цензора все же можно обмануть, что позволяет скрытым мыслям пересечь границу сознания, если они достаточно замаскированы. Такая концепция привела Фрейда к заключению, что все сновидения искажены (кроме детских), и их настоящее значение нужно восстанавливать с помощью толкования.

Фрейд создал общую теорию сновидений. Он предположил, что человек во сне испытывает множество импульсов и желаний, особенно сексуального характера, которые разбудили бы его, если бы не то обстоятельство, что во сне он ощущает эти желания как исполнившиеся и поэтому не должен просыпаться, чтобы осуществить их наяву. Для Фрейда сновидения были замаскированным выражением исполнения сексуальных желаний. Сон как исполнение желания был тем фундаментальным прозрением, которое Фрейд внес в область интерпретации сновидений.

Очевидным возражением на эту теорию является тот факт, что мы нередко видим кошмары, которые трудно истолковать как исполнение желания, поскольку они бывают настолько болезненны, что прерывают сон. Однако Фрейд изобретательно преодолел это препятствие. Он указывал, что существуют садистские или мазохистские желания, вызывающие большое беспокойство, но в сновидении они все равно исполняются, хотя другая часть нас их боится.

Логичность фрейдовской системы интерпретации сновидений настолько поразительна, что его концепции образуют очень впечатляющую рабочую гипотезу. Если, впрочем, не разделять базового допущения Фрейда насчет сексуального характера желаний, то потребуются другие соображения. Вместо положения о том, что сновидение – искаженное отображение желания, можно предположить, что сновидение отражает любое чувство, желание, опасение или мысль, достаточно важные, чтобы оказаться представленными во сне, и что их появление как раз и говорит об их важности. Мои наблюдения свидетельствуют о том, что многие сновидения выражают не желание; они предлагают прозрение относительно собственной ситуации человека или личностей других людей. Чтобы оценить эту функцию, нужно рассмотреть особенности состояния сна. Во сне мы освобождены от необходимости трудиться для поддержания своего существования или защищаться от возможных опасностей (только сигнал о непосредственной угрозе способен нас разбудить). Мы не подвержены влиянию социального «шума», под которым я подразумеваю мнения окружающих, житейские мелочи или общепринятые предрассудки. Наверное, можно сказать, что сон – это единственное время, когда мы действительно свободны. Такое положение имеет последствия: мы видим мир субъективно, а не руководствуясь объективной точкой зрения, воздействующей на нас наяву, – то есть той реальностью, которой должны манипулировать. Например, во сне огонь может выражать любовь или деструктивность, но это не тот огонь, на котором можно испечь пирог. Сновидение поэтично, оно говорит на универсальном языке символов, которые по большей части одинаковы для всех времен и всех культур. Это тот универсальный язык, который, вместе с поэзией и искусством, создало человечество. Во сне мы видим мир не таким, каким должны его видеть, чтобы им управлять; скорее нам открывается тот поэтический смысл, который мир имеет для нас.

Проникновение Фрейда в природу сновидений, впрочем, оказалось чрезвычайно ограниченным в силу особенностей его личности. Фрейд был рационалистом, лишенным склонности к искусству или поэзии и поэтому почти нечувствительным к символическому языку, говорят ли на нем сновидения или поэзия. Отсутствие этой способности выражалось в очень узком понимании символов. Фрейд рассматривал их или как сексуальные (а тут возможности очень широки, поскольку линия и круг – чрезвычайно распространенные формы символизма), или как раскрывающиеся лишь через ассоциации с тем, с чем еще они связаны. В этом заключается одно из самых странных противоречий: Фрейд, специалист по анализу иррационального и символического, сам был так мало способен понимать символы. Это особенно бросается в глаза, если мы сравним Фрейда с одним из величайших интерпретаторов символов – Иоганном Якобом Бахофеном, открывателем матриархата. Для него символ обладал богатством и глубиной, далеко выходящими за рамки термина «символ». Бахофен был способен посвятить множество страниц единственному символу – например, яйцу, в то время как Фрейд интерпретировал бы этот символ как «очевидно» выражающий некий аспект сексуальной жизни. Для Фрейда сновидение требовало поиска почти бесконечной цепи ассоциаций с его различными частями, и очень часто оказывалось, что в результате процесса истолкования удавалось узнать о значении сновидения ненамного больше, чем было известно ранее.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

fil.wikireading.ru

Связь функции сна с работой сновидения, 3. Фрейдовское истолкование сновидений. Величие и ограниченность теории Фрейда. Фромм Э. З. Страница 16. Читать онлайн

...

Связь функции сна с работой сновидения

Психология bookap

bookap.info

Величие и ограниченность фрейдовского открытия трактовки сновидения, 3. Фрейдовское истолкование сновидений. Величие и ограниченность теории Фрейда. Фромм Э. З. Страница 12. Читать онлайн

Величие и ограниченность фрейдовского открытия трактовки сновидения

Психология bookap

bookap.info