Неофит: молодое или недавно насажденное растение. Феномен неофита психология

Патологии неофитства — Д.Н. Дурыгин

(5 голосов: 4.6 из 5)

Д. Н. Дурыгин

 

О религиозной паранойе и религиозной истерии

Болезней с такими названиями ни в одном из диагностических справочников и классификаторов заболеваний нет. Однако, в бытовом смысле они применяются довольно часто, обозначая те или иные отклонения в общественном поведении некоторых людей. Поэтому мы попытаемся проследить основные этапы происхождения и развития этих состояний, действительно имеющих место быть в нашей жизни, опираясь на учение о высшей нервной деятельности великого русского физиолога И.П. Павлова.

Впервые придя в Церковь, человек сталкивается с совершенно новым, незнакомым и непонятным ему миром. При этом срабатывает т.н. «установочный рефлекс», или рефлекс «что такое?» по Павлову – человек весь внутренне подбирается, мобилизуется, для того, чтобы адекватно ответить на изменившиеся внешне обстоятельства. Эта внутренняя готовность очень важна, т.к. менять приходится много – образ жизни, питания, поведения, труда и отдыха и пр. Причем менять приходится часто в сторону ограничения, а это еще тяжелее. Начинается период неофитства.

Неофитство – это совершенно нормальный физиологичный процесс для вновь вступившего. Цель его – упорядочить и привести к определенным стандартам внешние проявления жизни и подвести к началу внутренней жизни, которая и будет в дальнейшем определять бытие этого человека в сообществе себе подобных и в вере, которую он исповедует. Однако, неофитство, как процесс вхождения в суть дела, может преображать и патологические черты. В чем здесь причина?

Причина, как правило, в установочном рефлексе, который срабатывая на изменение внешней среды, требует конкретный образец поведения и образа жизни в новых условиях. В идеале этим примером должен быть человек высокой духовности – старец, делатель, но в нашей действительности таковых – дефицит. При отсутствии старца, лучшим вариантом является фиксация сознанием на образцах жизни и поученииях святых Отцов Церкви. Но далеко не всегда мы встречаемся с этими вариантами неофитства. Чтобы читать Святых отцов, необходимо время, терпение, большие усилия для поддержания внутренней сосредоточенности – а это возможно при достаточно крепкой, сильной нервной системе. Слабая нервная система большей части неофитов не выдерживает такого напряжения и требует немедленного примера, знамения, символа, просто более сильной личности.

Однако, найденные символы, знамения и люди являются объектами внешнего мира, они дают на какое – то время силы для сохранения внешних ограничений, но не дают толчка к началу внутренней жизни. Вот это отсутствие внутреннего духовного развития, дающее понимание смысла необходимости внешних ограничений «изнутри» и является причиной религиозного ханжества, лицемерия, показной религиозности, законничества, запретительства. Что же происходит далее?

Дальнейшее развитие неофита происходит в соответствии с его типом высшей нервной деятельности. И.П.Павлов экспериментально выделил 4 типа высшей нервной деятельности, но нас будут интересовать лишь 2 крайних варианта: сильный неуравновешенный (соответствует Гиппократовскому холерику) и слабый неуравновешенный (меланхолик у того же Гиппократа).

Холерики представляют собой людей, у которых интеллектуальная деятельность преобладает над чувственно – эмоциональной сферой (такой тип мыслителя, зарытого в бумажки и не обращающего внимания на дырявые носки, бардак в комнате и уплывающий кофе на плите). Такой человек склонен цепко и очень прочно фиксироваться сознанием на какой-то идее, возводя ее в превосходную степень до поклонения ей. Также им свойственна переоценка собственной личности, самоуверенность, нетерпимость к чужим мнениям. резко выраженная чувствительность в отношении фактов, ущемляющих их повышенное самолюбие, склонность к увлечению какой – либо идеей, доходящая до фанатизма. Это ведет к развитию недоверчивости и подозрительности, жизнь его проходит в постоянной борьбе с окружающими людьми, которые, как он считает, к нему несправедливы.

В периоде неофитства, начитавшись вместо св.Отцов всевозможных комментариев к ним, написанных не от Духа, а от «большого ума» в стиле «православных страшилок», они переживают некое внутреннее потрясение, которое, как им кажется, дает им смысл понимания происходящего. Как правило, после прочтения «страшилок» появляются навязчивые (хочется сказать бредовые) идеи преследования по типу так называемого парафренного синдрома, выражающиеся в поиске и видении всегда и везде врагов: жиды, масоны, компьютерная сеть, спутниковое кодирование, секты, сатанисты, экуменисты, журналисты и пр. Да, это действительно имеет место быть в нашей жизни, но не в такой же степени, чтобы забыть о настоящей жизни и думать только о кознях преследователей. В дальнейшем навязчивая идея преследования наводит на мысль – ведь если так неотступно преследуют, так значит неспроста…! Значит, есть в нас, а в частности во мне, нечто такое, что им покоя не дает!

Так постепенно формируется навязчивая идея величия. При истинной паранойе все может начаться не с идеи преследования, а сразу с идеи величия, когда человек считает, что человек знает или умеет нечто такое, что может спасти мир, дать человечеству огромные возможности в лечении болезней, получении дешевой энергии, продуктов питания. избавления от «нечистой силы», спасения России и пр. Эти идеи занимают человека всего, подчиняя себе его деятельность и жизнь. Сложность этих состояний заключается в том, что при наличии таких тонких духовно – психических нарушений они абсолютно сохранны интеллектуально, работоспособны, набожны порой до исступления, так что даже рука не подымается заподозрить их в отклонении. Они же свои подозрения рассылают направо и налево. Исходом этого состояния будет или постепенная деградация личности, или параноидная форма шизофрении. Духовная же подоплека этого очевидна: при отсутствии истинной внутренней духовной жизни, душевная природа, не терпящая пустоты, заполняется духом лжи и ведет к гибели.

Второй крайний вариант высшей нервной деятельности — меланхолики . Это люди очень слабые психически, чувствительные, мнительные, больших интеллектуальных, психических и физических нагрузок не переносят, они вводят их в депрессию, ступор; тогда как различные мелочи воспринимаются обостренно и им придается преувеличенное значение до экзальтации или аффективного экстаза. Преобладает чувственно – эмоциональная сфера над интеллектуальными построениями. В периоде неофитства, после «страшилок», «знамений», младостарцев – парафреников и параноиков такие субъекты впадают в состояние истерии. Истерия очень разнообразна в своих проявлениях и усложняется тем, что таким людям свойственны высокая внушаемость и подражание. Подражая соседям, они боятся «кодирования», ищут «знамений», «знаков свыше», придавая повышенное значение субъективным ощущениям и житейским мелочам. Они считают сколько раз их «пробивает благодать» в том или другом храме во время службы того или иного священника, ищут «благодатных» батюшек, а найдя таковых истинных или надуманных, раздувают вокруг шумную кампанию прижизненной канонизации, ловя каждое чихание как «знак свыше», чем даже вводят в соблазн и самих священников.

Меланхолики – это люди, дающие нам основной процент разнообразных тяжелых и хронических заболеваний, связанных, как правило, со слабой регуляцией головным мозгом их внутренних органов и обмена веществ. Поэтому им, в силу их внушаемости, так важна установка на исцеление у чудотворных икон. источников, мест и пр. Именно среди этих людей мы и наблюдаем, как правило, все имевшие место быть чудеса исцеления, поэтому меланхолики и составляют основную массу хронических паломников.

Этим я не желаю умалить ценность исцеления у икон, мощей и пр., но хочется сказать, что исцеление само по себе не является самоцелью для человека, а есть помощь, поддержка, поощрение за внутренний духовный труд и подается не всем одинаково, а по силам. Для сильных типов – сангвиника и флегматика слишком просто было бы куда – то приехать, к чему – то приложиться и готов результат – язва исчезла, рана заросла, камни высыпались – они могут и должны потрудиться не на «благодатном месте», а внутри себя. тогда им будет помощь вне зависимости от благодатности места. От меланхолика же много не требуется – пусть небольшое сосредоточение, небольшое действие – результат получен. Однако и здесь наши истеричные меланхолики переусердствуют, – разум фиксируется не на вере, бдении и молитве, а на болезни как желании повторения эффекта исцеления или страдать, вызывая сочувствие к себе окружающих, в подражание Серафиму Саровскому и Амвросию Оптинскому. Но подражают. опять же не их молитве, а их болезням и желают себе (а подчас и своим близким заодно) новых и все больших болезней, забывая, что духовный рост через перенесение телесных страданий – удел очень немногих и очень сильных людей, с сильным уравновешенным типом высшей нервной системы, но никак не для меланхоликов. Однако, общественность в заблуждение вводят своими экзальтированными рассказами взахлеб о пользе и необходимости болезней вплоть до их активного поиска, провокации и прочего членовредительства.

Пользуясь случаем, хочется обратить внимание на некоторые аспекты:

1. стараться поменьше читать бесконечные сериалы «православных страшилок» и комментариев к св.Отцам, а основной упор делать на самих первоисточниках.

2. Читая отцов Церкви, не искать у них указаний на признаки «последних времен», а пытаться найти у них ответы на следующие вопросы:

— как мне конкретно строить мою жизнь?

— как мне молиться?

— какие существуют критерии оценки правильности моей жизни и молитвы, чтобы не впасть в еще большую прелесть, чем та, в которой нахожусь сейчас?

3. Попытаться понять, что истина открывается только через внутренний поиск, а не через поиск внешних врагов или благодатных мест и найти в себе начала этого внутреннего поиска.

Д.Н. Дурыгин

azbyka.ru

Правоверные без уммы / / Независимая газета

Русские мусульмане: старые социальные связи разрушены, новые не выстроены. Фото PhotoXPress.ru

Сегодня в России, по разным данным, живет несколько тысяч исламских неофитов. Эта цифра настолько условна, что почти бесполезна. Но журналисты, политологи, религиоведы хотят статистики и списка первопричин: где, сколько, почему? Как перекраивает собственную ментальность это многотысячное сообщество не «этнических» мусульман? Способны ли новые мусульмане полноценно интегрироваться и созидать? Чем объяснить устойчивый радикализм в прошлом неприметного новичка и возможно ли лечить эту болезнь на самой ранней стадии?

Феномен неофита, проявляющий себя практически во всех религиях, уже почти изучен и всегда одинаков: новичок – личность в состоянии «переходного возраста». Все вокруг него либо чистое и светлое, либо преступное, кривое и неузнаваемое. Он проходит разные стадии: от увлечения и принятия новой веры, через приобщение и приспособление – к познанию и развитию. И рискует где-то на этих ступенях застрять, так и не дойдя до гармонии.

Исламский сегмент Рунета пестрит историями новообращенных: восторженно и лирично, со ссылками на аяты Корана и памятные даты биографии, объявляется о начале праведной жизни влившегося в умму автора. Но никто не интересуется, что стало с новым мусульманином после того, как пройдена точка невозврата. После того, как весь мир в его глазах исторически, ментально и духовно потребовал перезагрузки.

«Ты один во всем мире, никто из людей не близок тебе так, как близок Бог», – вспоминает свое состояние 34-летняя журналистка Анна Новая, ставшая мусульманкой пять лет назад. Это одиночество, по ее мнению, «неизбежное следствие для тех, кто научился отстаивать свое пространство, свой выбор». А отстаивать придется, потому что принятие ислама сегодня выглядит по меньшей мере наглостью. Придется противостоять толпам недовольных прохожих, шокированных родственников, бытовых и политических исламофобов – кто ж пойдет на такое, кроме как по стойкой идейной убежденности?

Формула «понял, поверил и принял» – это для нас слишком банально, чтобы быть правдой. Только фанатик, бунтарь-одиночка, несостоявшийся гений – именно так воспринимается светским обществом «ударившийся в религию» неофит. Он опасен – хотя бы потому, что так никем до конца и не понят.

В поисках понимания одинокие новички пытаются прибиться к местным джамаатам – общинам татар, кавказцев, арабов. Здесь от них требуется нивелировать свое национальное самосознание в угоду принципу всеобщего равенства. Братья по новой религии из числа «рожденных в вере» снисходительно хлопают их по плечу и нередко отправляют «дорастать» до настоящего мусульманина. Новообращенный для них – как чужой ребенок: все гладят по голове, но никто не готов вкладываться в его будущее.

«Возможно, перед атеистом и христианином крылья вырастут, а перед мусульманкой, которая указующим перстом покажет на неправильно повязанный платок, коленки задрожат. Потому что тут же кто-то может тебя «вывести из ислама» за то, что ты не разделяешь его точки зрения. Не воспринимать этот «вывод» всерьез новообращенные пока еще не умеют и получают психологический инфаркт миокарда», – делится Анна Новая. К тому же неофит попадает в переплет культурных условностей и запретов, где чувствует себя полностью обезоруженным. Пока, мол, ты там разберешь, кому можно перечить, кому нельзя, рождается целый «комплекс исламской неполноценности».

Своеобразное облегчение – в Интернете, где неофиты обсуждают проблемы по схеме «равный – равному». Здесь, правда, выясняется, что иные «истовые верующие» вообще отрицают психологию как науку, а потому проблемы новообращенных расцениваются ими как недостаток веры, знаний или попросту как «происки шайтана», сбивающего с истинного пути спасшуюся душу. Мол, закрой такого «подростка» в каком-нибудь местном медресе – авось помолится и поумнеет. И, случается, закрывают.

Но неофит не умнеет – он созревает. Настоящей точкой отсчета для него становится день, когда он все-таки разочаровывается в своих единоверцах. Это происходит всегда – рано или поздно, явно или скрыто. Не потому, что единоверцы так плохи, – просто «детство» прошло, а умма со своими пассивно-унылыми буднями не оправдала надежд новоиспеченного идеалиста: он не встретил в ней ни прогресса, ни интеллектуальной свежести. «Этнический» ислам в самом своем косном и застывшем проявлении живет инертно, узко, дико и совсем не нуждается в новых «адептах».

И здесь к психологическим, адаптационным и коммуникативным проблемам неофита добавляются когнитивные, когда взаимодействие с окружающими превращается в противостояние трактовок, убеждений, поступков. На вновь пустившегося в поиски истины новичка обрушивается шквал мнений, течений, имен и терминов, особенно сегодня, когда весь исламский мир переживает идеологическую лихорадку. И даже радикализм – еще не преступление, а лишь состояние души, определяющее методологию. Вопрос в том, кто ее определяет.

Никакая исламская организация в России сегодня не предлагает психологической помощи новичкам в исламе. Никто не консультирует их по вопросам адаптации и преодоления внутренних барьеров, не практикует программы по социальному внедрению в общество. И выходит, что эта автономная группа риска фактически вытеснена на идеологическую передовую: пока отвергнутый и убежденный неофит вслепую бродит по коридорам знаний, любой псевдомиссионер и лжепроповедник готов поманить его раем.

Российская умма в том виде, в каком ее показывает официальный ислам, хочет от каждого мусульманина ответственности за коллективное будущее, но отвечать за своих оступившихся единоверцев в общем-то не собирается. Умма – это нечто коллективное и почти бессознательное.

Тут столкновение коллективистской мусульманской культуры с индивидуалистским мышлением европейца выносит русского мусульманина на поверхность национально-ментального самоопределения. Европеец ли русский мусульманин? Приняв ислам, принял ли он культуру и «душу» Востока или остался западным интеллектуалом со свободой личности как непреложной ценностью? Где его национальное, а где религиозное? Решить этот вопрос в одиночку неофиту, конечно же, не под силу.

«Насколько и почему необходимо сохранение национальной идентичности в исламе, каждый решает сам, – считает Харун Сидоров, нынешний лидер Национальной организации русских мусульман (НОРМ), созданной в 2004 году. – Наш опыт показывает: кто хочет оставаться русским мусульманином и быть частью русско-мусульманской общности, тот нас найдет, и ему ничего объяснять в этом смысле не надо. А у кого есть установка на растворение в других народах или безликой якобы умме, того бесполезно переубеждать».

Сам Харун в исламе более семи лет. Он не скрывает, что в прошлом был участником русского националистического движения, и сегодня оппоненты русского ислама нередко обвиняют НОРМ и его лидера в национализме, отказывая новообращенным в праве на определение собственной этноформирующей традиции. По мнению Харуна Сидорова, эта традиция представляет собой совокупность «маликитского мазхаба, даркавийского тариката и ашаритской акыды», хотя мало кто из новообращенных понимает, что это такое. Большинство русских мусульман-суннитов не вполне осознанно удерживаются в рамках ханафитского или шафиитского мазхаба (правовой школы) и в тарикаты (суфийские общины) не вступают.

«В практическом смысле это, может быть, не так важно, – объясняет Харун, – так как можно следовать любому из четырех мазхабов суннитов. Но маликитский мазхаб ценен как выбор, на котором строят свою практику и идентичность люди, относящие себя к русской мусульманской общности. В более широком смысле речь идет о феномене «западного ислама», так как такой выбор и ориентация характерны для многих общин новообращенных мусульман в Европе, Америке и Южной Африке, с которыми мы тесно взаимодействуем».

Европейский, западный ислам, соединяющий общины всех континентов, – событие, пугающее обывателя своей реальностью. Российскому гражданину и так тяжело поверить, что уже почти в каждом городе есть хотя бы один житель, недавно принявший ислам: бывший священник, модель, скинхед, поэт, поп-звезда┘

Русский ислам – уже не экзотика, еще не традиция. Но в самом сочетании русской культуры и мусульманской веры российскому подсознанию все еще видится какая-то непринужденная провокация. Возможно, такая провокация и есть скрытое «я» коллективного русского мусульманина – явления, обреченного на публичность.

www.ng.ru

Секта и личность: психологические механизмы влияния

Почему культовые организации имеют такой успех? — профессор Виктор Чернышев.

Не раз уже в СМИ было сказано о последствиях воздействия тоталитарных организаций и нетрадиционных культов на человека. Часто люди превращаются в рабов при помощи всеобъемлющей системы запретов и предписаний, когда вся их жизнь регламентируется до мельчайших деталей, между ними и остальным миром создается стена отчуждения, они отдают организации свое имущество, свои силы, здоровье... Часто это кончается сумасшествием или самоубийством (иногда убийством).

Эта проблема не нова – еще в 30-е годы XIX века антисектантской работой в Саратове занимался святой преподобный Илларион Оптинский. Он активно противостоял деятельности скопцов и молокан, убеждая заблуждающихся словами Священного Писания, а в случае обнаружения уголовно наказуемых деяний сектантских лидеров – способствовал их пресечению со стороны правоохранительных органов.

Учение и деятельность многих деструктивных сект пагубно влияет на духовную жизнь человека и искажает библейское учение о Боге, мире и человеке. К сожалению, нигде в украинском законодательстве понятие «секта» не определено. Однако, мы будем пользоваться этим термином, используя его как условный.

Секта vs Церкви

Все организации, отнесенные нами к разряду сект, классифицированы так исключительно на основании анализа их учения, или культовой практики сравнительно с учением и практикой Православной Церкви и/или другой культурообразующей конфессии. Все последователи данных организаций не являются и не могут считать себя членами Православной Церкви в силу разделяемого ими мировоззрения. Любые заявления организаторов и руководителей подобных квазирелигиозных организаций об их связи якобы с Православной Церковью и соответствия их учений с Православным вероучением, а также о полученных ими благословениях на деятельность, не имеют никаких оснований. Зачастую секты используют обман или скрывают информацию о себе при контактах с людьми, не состоящими в данной организации; практикуют различные методы контролирования сознания своих членов, в том числе гипнотическое воздействие, зомбирование и иные техники манипуляции. Они не признаны традиционными Церквями как последователи соответствующей религии (слово «Церковь» мы берем по отношению к другим конфессиям условно, ибо Церковь Едина и неделима, о чем свидетельствует сам Символ Веры).

Мы достаточно мало знаем о способах введения людей в измененные состояния сознания. До конца не знаем о существовании тонких технологий реформирования сознания, благодаря которым пытливым, ищущим и духовно развитым людям (в том числе нашим детям) могут внушать фобии и прививать зависимости. Не знаем, что, манипулируя жаждой духовности и философскими исканиями людей, их неудовлетворенностью, потерей ценностей в современном секулярном мире и искренней потребностью что-то изменить, — их могут превратить в фанатиков-сектантов.

«Стать как боги»

Первым сектантом был сам сатана, использовавший при разговоре с Евой типичные приемы сектантской вербовки. Мы видим обман при вербовке: «Подлинно ли сказал Бог: Не ешьте ни от какого дерева в раю?» И ложное обещание: «Нет, не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3:1-5). Ключевые слова тут — «знание», «сила», «всемогущество». Это и есть характеристика всех сект — они обещают все блага земные, обладая которыми, можно «стать как боги» и обойтись без Самого Бога.

Лидеры сект, обладая этими знаниями, приобретают громадные силы, при помощи которых можно манипулировать либо людьми вокруг себя, либо даже правительством.

Как это ни странно на первый взгляд, но в большинстве случаев вербовка в тоталитарную секту происходит на добровольной основе и ложится на почву, уже подготовленную предыдущей жизнью потенциальной жертвы.

В процессе искреннего поиска духовности человек хочет уйти от одиночества и быть в событии с вечным смыслом: «...человеческое бытие всегда стремится за пределы самого себя, — пишет В. Франкл, — всегда стремится к смыслу. Тем самым главным для человеческого бытия является не наслаждение или власть и не самоосуществление, а скорее осуществление смысла».

«Свобода» сектантов и свобода прихожан

Главное отличие неокультов и сект от традиционных религий – это «свобода».

Религии уважают право личности на свободный выбор своего вероучения, они не используют психотехники, не формируют зависимость верующих от своих наставников, не преследуют отступников. То есть, принципиальное различие состоит в том, что в религии творческая самобытность личности — основа подобия человека Богу. В неокультах же наоборот, человек — лишь инструмент для достижения определенных целей и не в последнюю очередь для получения конкретной выгоды.

Отсюда, «ереси – это отклонения в смыслах и формах от стержня господствующей религии; они существовали и всегда будут существовать вследствие того, что люди отличаются индивидуальным мышлением, собственным «событием с Богом», своим представлением, знанием, «вестью» о Боге, которая нравственно определяет их принцип жизни, их жизнь по «совести», - пишет известный российский исследователь культовых феноменов Кондратьев Ф.В. Здесь, хотя и наблюдается в той или иной степени «патология развития» в духовно-нравственном смысле, но все же человек, как и в истинной религии, не «теряет себя», своей индивидуальности, своей свободы выбора; здесь он еще способен к критическому, оценочному мышлению и вполне способен к пересмотру своей мировоззренческой позиции.

«Тоталитарная секта» и её «адепты»

Отечественные и зарубежные исследователи на протяжении последних десятилетий активно изучают феномен так называемых деструктивных культов. В нашей стране сейчас более распространенным и чаще используемым является термин – «тоталитарная секта». Используется нередко и название – асоциальный (деструктивный) культ.

С учетом прочих вариантов определений терминов «секта» и «культ», предлагаемых в различных словарях, научных исследованиях и учебных пособиях, можно дать следующий их вариант.

Термин «секта» происходит от латинского «secta» – образ мыслей, школа, учение, партия. В обиходном языке понятие «секта» со временем все больше ассоциировалось с глаголом secare — отделять, отрезать. Таким образом возникло понимание секты как особого религиозного общества или группы замкнувшейся в своих интересах (в том числе культовых), отделившейся от традиционной церкви или традиционной религии.

Адепт – ревностный последователь, приверженец культа, посвященный в учение и тайны культа. Адептов обычно в просторечии так и называют – «сектанты».

В книге «Опасные тоталитарные формы религиозных сект» авторы (Свящ.Андрей Хвыля-Олинтер, С.А.Лукьянов) понятие тоталитарной секты раскрывают следующим образом: «Тоталитарная секта – авторитарная иерархическая деструктивная организация (религиозная, политическая, образовательная, коммерческая), или движение, практикующее обманную вербовку и контроль сознания для сохранения своих адептов покорными доктрине и лидеру, который целенаправленно их обманывает и привязывает к себе, пользуясь их неосведомленностью и неопытностью и культивируя у них состояние невежественности и неестественной противозаконной зависимости».

В работах митрополита Ленинградского и Ладожского Иоанна (Снычева) указывается, что духовный тоталитаризм, так же как и политический, имеет своей целью захват власти над людьми, но только с помощью религиозных вероучений.

Используя естественную духовную потребность человека и тягу его к поиску истины, тоталитарная секта желает поработить не только человека, но и заставить служить себе во имя самого Бога.

Как распознать тоталитарную секту

Владыка Иоанн привел признаки, по которым можно отличить тоталитарные секты:

1). тоталитарные секты отличаются не только убежденностью в том, что все кроме них неизбежно погибнут, но и глубокой радостью по этому поводу;

2). каждая секта считает, что только она нашла единственно правильный путь богопознания, и что Бог поручил ей одной поведать о Нем всему миру;

3). всякая секта оперирует неким тайным учением, которое скрывается от непосвященных, и главные моменты учения сообщаются только после обращения в веру, когда обратного пути уже нет. Это то, что в психологии называется эзотерическим разрывом;

4). в секте, по мере посвященности, собственно религиозное начало вытесняется служением не Богу, а интересам организации, которое всецело определяется интересами ее лидеров. Связь с Богом заменяется на преданность человеку – учителю или группе лидеров, которые действуют от его имени (по работе «Как нам уберечь Россию» СПб., 1993).

В тоталитарной же секте (ибо есть секты и не тоталитарные, не деструктивные, как, например, баптисты, адвентисты, меннониты, пятидесятники и пр.) совершается внедрение в душу неофита через лишение его свободы и права на информированное согласие. Это то, что именуется контролем сознания. Контроль сознания всегда присутствует в подобных организациях. Контроль сознания – это умышленное насильственное управление психикой и поведением человека для достижения манипулятором корыстных целей с использованием техники модификации поведения без осмысленного согласия контролируемых людей.

Психическое насилие над личностью

Ущерб здоровью и личности человека в культе наносится в результате скрытого психического насилия и манипулирования сознанием человека под видом проповедей, обрядов, ритуалов, вследствие массивных внушений в состояниях искусственно измененного сознания вплоть до глубокого гипноза и самогипноза, наступающих в результате применения определенных психотехнических методов во время «богослужений», обрядов, инициации, медитаций.

Специалисты и доктора, наблюдавшие, например, бывших сайентологов, диагностировали их состояние как «посттравматическое стрессовое расстройство». Психиатры пришли к мнению, что Хаббард вывернул наизнанку лечебные процессы, используемые для снятия навязчивых состояний, таким образом искусственно доводя клиентов до синдрома этих состояний, которые в свою очередь приводили к ряду психических расстройств. Бывшие члены сообщали о высоком проценте психических расстройств, вызванных так называемым «синдромом хронической усталости» – отсутствием желаний и энергии. Однако пока по этим сообщениям не проводилось глубоких научных исследований, утверждает Ф.В.Кондратьев.

Психосоматические симптомы (головные боли, боли в спине, астма, кожные нарушения, расстройства сна, кошмары, пищеварительные расстройства, сексуальные проблемы) становятся постоянными спутниками бывших адептов тоталитарных культов и сект.

Проблемы с принятием решений, замедленное психологическое развитие, потеря психологической силы, чувство вины, страх, потеря доверия, боязнь близости (интимности) и обязательств. Существуют факты, свидетельствующие о том, что многие предпринимали отчаянные попытки снова обрести свободу, однако внедренные в подсознание страхи и преследования со стороны культа доводили людей до психических расстройств и даже самоубийств.

Экс-культисты и их здоровье

В некоторых деструктивных религиозных организациях после выхода из культа, даже при благоприятной обстановке в семье и помощи специалистов, человек чувствует себя чужим в социуме.

Так, американские психологи, обследовав большую группу экс-культистов (кого с трудом «вывели» из культа), нашли у 52% из них синдром «плавания» (floating), ночные кошмары – 40%, амнезию (расстройство памяти) – 21%, галлюцинации и мании – 14%, неспособность сломать «навязчивые умственные ритмы» монотонного пения, ритуально навязанного в секте – 35%, вспышки ярости – 14%, тенденции к самоубийству или саморазрушению – 21%.

Согласно статистике, 88% экс-культистов рассматривали свои группы как вредные или очень вредные (51%).

В целях вовлечения в свою деятельность секты используют различные каналы средств массовой информации для рекламы своей «истины в последней инстанции». По словам новообращенных, там складываются настоящие дружеские, семейные отношения, там завершается поиск истины для каждого человека. Уход в систему этих сект от реальных проблем современной жизни можно рассматривать как один из вариантов психологической защиты от «холодного секулярного и жестокого мира».

«Обработка» новичка

После привлечения новичка к общению с группой адептов он оказывается в особой атмосфере группового психологического давления. Главной составной частью последнего является «бомбардировка любовью» («love-bombing»), которая отбивает охоту к сомнениям и усиливает потребность в принадлежности «к новой семье».

С самого начала новичкам исподволь внушается полное и абсолютное уважение к лидеру секты. Его восхваляют как гения и революционного лидера. Членов учат, что они были бы ничем без лидера и основателя секты, что без него не было бы спасения. Его следует защищать любой ценой. Из-за этого членам следует делать все, что угодно, идти на любые жертвы, чтобы сделать его жизнь лучше, удобнее, чтобы он, в виде исключения, мог бы выполнять ту работу, которую следует делать «Богом избранному» лидеру.

Далее стремятся доказать, что Бог выбрал именно этого человека, чтобы он выполнил предназначенную ему высокую миссию для облегчения жизни или спасения человечества. Одновременно производится перегруз вновь обращаемого информацией религиозного содержания, постоянно делая упор на ее истинность. В результате тонкой психологической обработки, постоянных совместных молитв и песнопений, непрерывного общения с членами секты, у человека постепенно разрушается способность критически воспринимать учение религиозной секты и ее практические действия. Постоянная занятость делами секты (часто и появление стрессового состояния от ожидания скорого конца света), плохое и нерегулярное питание, короткий сон постепенно погружают адепта секты в то состояние, когда им становится легко управлять.

Далее продолжается и завершается разрыв прежних социальных связей адепта. Он практически полностью порывает с прежней работой, семьей и прежними увлечениями. Потребность в самостоятельном определении своей судьбы атрофируется. Адепт секты часто уже не может критически оценивать окружающую действительность. И даже в случае появления некоторых сомнений в религиозной доктрине (если их вносят члены семьи или другие люди), он ее отвергает как проявление сил дьявола, так как боится даже думать о самостоятельной жизни вне секты.

Удержанию в секте способствует и основное правило, что «спасение» человека и его «вечная жизнь» ставятся в прямую зависимость от беспрекословного послушания руководству секты и выполнения диктуемых обязанностей. Лидеры секты, как правило, пользуются неограниченным авторитетом, их слова не подлежат сомнению. Для членов культа не существует свободы информации, дискуссий, действий.

Целью контроля сознания является изменение поведения, мышления и эмоций индивида. Разница в поведении вовлеченного в культ человека становится очевидной, когда в структуре ценностных ориентаций произошли существенные изменения, для ликвидации которых необходимо затратить впоследствии значительные усилия и время. И не факт, что они что-то изменят…

Секрет успеха секты

Важным условием успеха вовлечения в тоталитарные культы является все большая потеря личностью своей индивидуальности. У завербованного постепенно формируются страх и чувство вины. Они вызываются извлечением признаний («исповедей») под предлогом создания атмосферы единства и близости. Стремясь сделать доверие к секте максимальным, от вновь пришедшего требуют исповеди. Исповедь является переломным моментом жизни человека в секте, она, своего рода «кредит доверия» – высшая его степень. Отказавшись от исповеди, член секты рискует навсегда потерять для себя значимую группу. Находясь под этим давлением, человек вынужден полностью раскрыться и поведать организации всю самую интимную (негативную) информацию о себе. Данные сведения используются для формирования зависимости, потому что в секте нет правила неразглашения исповеди, как это имеет место быть в Православии.

Таким образом, под предлогом исповеди нередко получают информацию, которая в дальнейшем делает человека незащищенным перед лицом группы, то есть создает управляемую эмоциональную уязвимость за счет чувства вины. Выявленные личностные проблемы, негативные факты прошлого, страхи и секреты дают представление об эмоциональной уязвимости адепта посредством явных и завуалированных угроз, так же, как и чередованием наказаний и наград, что позволяет более успешно им манипулировать.

Манипуляторы фабрикуют и вбрасывают в сознание огромный поток ложных понятий и слов-амеб, смысл которых установить «непосвященному» невозможно. При этом они тщательно избегают использовать слова, смысл которых устоялся в общественном сознании. Их заменяют эвфемизмами – благозвучными и непривычными терминами. Этот переход маскируется с помощью новояза – извращения смысла слов. Придания им совершенно иной смысловой нагрузки.

Под манипулированием сознания в секте понимается в высшей степени сложная и многообразная психологическая реальность, признаками которой является скрытое воздействие на адепта. Для этих целей широко используются такие социально-психологические функциональные системы воздействия на личность, как внушение, подражание и эмоциональное заражение. Что же такое «психологическая манипуляция» в секте?

Психологическая манипуляция

Это вид психологического воздействия, искусное исполнение которого  ведет к скрытому возбуждению у другого человека намерений, не совпадающих с его актуально существующими желаниями.

При внушении происходит передача и индуцирование мыслей, настроения, чувств, поведения, вегетативных и двигательных реакций. Достигается не согласие партнера, а принятие информации, основанной на готовом выводе. Решающее значение имеет доверие к внушающему, его авторитет. В отличие от убеждения, где главное воздействие оказывают рациональные аргументы, внушение апеллирует, прежде всего, к эмоциональной стороне человеческой психики.

Главным внушающим средством является слово. Для обеспечения максимального внушающего воздействия используются выразительные средства речи: ритмика, интонация, ударение, паузы, периодические повторения одних и тех же слов. А также существует своя музыка, своя художественная литература, свой молодежный сленг, практики молитвенных башен (так называемая “круглосуточная молитва”, которая разделяется на молодых людей, обязанных один час, независимо от времени суток, посвятить этой молитве).

Внушаемость определяется как «саморегулирование деятельности личности под неосознаваемым влиянием либо окружающей обстановки, либо позиции группы, либо отдельного субъекта».

Еще Спиноза замечал: «Люди только потому считают себя свободными, что свои действия они осознают, а причин, которыми эти действия определяются, не знают».

Внушение образуется на основе доверия путем стимуляции воображения и эмоций, развитых с помощью механизмов заражения и подражания.

«Обман, фальсификации, подмены все это в секте служит для того, чтобы призрачный свет болотной гнилушки выдать за свет Истины, - пишет профессор Московской Духовной академии А.И.Осипов. - Узость и ограниченность выдаются за избранность и исключительность. Суррогатный коктейль из осколков разных вероучений – за полноту и широту «вероучения» секты. Нетерпимость к другим религиям (и к другим сектам, в том числе) рассматривается как признак чистоты секты. Горделивая самоуверенность и самомнение – как признак истинности и «богоизбранности». Поклонение лидеру как Богу преподносится как поклонение божьему посланнику. Демонические наваждения и самовнушения выдаются за «божественные откровения».

Деструктивные физические и психические изменения у членов секты рассматриваются как «трансмутация» тела и «расширение сознания». Отказ от критического мышления трактуется как лучший способ непосредственного постижения истины. Подавление личности и жесткий контроль за поведением членов секты выдается за заботу о своих членах. Разрыв с семьей, с социальным окружением объявляется стремлением избавиться от погрязшего в грехах окружения, мешающего «духовному росту избранных».

Наиболее опасные современные секты

Перечислим наиболее известные и опасные современные деструктивные культы: «Церковь сайентологии», «Свидетели Иеговы», «Церковь Объединения» и другие мунистские организации, «Общество сознания Кришны», «Трансцендентальная медитация», «Ананда Марга», «Сахаджа – йога», культ Шри Чинмоя, «Брахма Кумарис», культ Саи Сатьи Бабы, Кундалини йога, культ Ошо Раджниша, «Аум Синрике», «Сока Гоккай», «Фалуньгун», «Семья» («Дети Бога»), «Церковь Иисуса Христа» (бостонское движение Кип Мак Кина), «Движение веры» (неопятидесятники, в том числе такие секты, как «Новое поколение», «Живая вода», «Слово жизни», «Посольство Божие», «Церковь на камне», «Роса». «Благодать», «Дом горшечника», «Живая вера». «Церковь любви Христа», все «церкви полного Евангелия»), «братство фиолетового пламени», «Новый Акрополь», «Синтон» Козлова, «Церковь Божьей Матери Державная» (она же «Богородичный центр»), «Белое братство», «Ревнители истинного благочестия», «Церковь последнего завета», культ «Анастасия», ивановцы, школа Щетинина, «Радастея», секта Ольги Асауляк, «Тетрада», секта Столбуна, «Школа Лхасы», «Академия фронтальных проблем Золотова», «Троянова тропа», «Рэйки» и еще масса других групп и сект, которые навязывают оккультно-магические и аморальные идеи и практики под видом разного рода псевдонаучных, псевдохристианских, восточных, оккультных и синкретических доктрин.

Использованные источники:

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. – М.: Эра, 1995 .

Деструктивные психотехники. Технологии изменения сознания в культах. – Экслибрис, 2002 .

Доценко Е.Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и защита. – М.: ЧеРо, 1997 .

Дудар Н. Социально-психологические составляющие возникновения новых религиозных течений / Материалы круглого стола научно-практической конференции. – К., 2000 .

Кондратьев Ф.В. Современные культовые новообразования ("секты") как психолого-психиатрическая проблема. – М., 1999 .

Лири Тимоти. Нейрополитика. – СПб.: ЭксПо, 2002 .

Миссионерский Отдел МП РПЦ. Новые религиозные объединения России деструктивного и оккультного характера:справочник. – Белгород, 2002.

Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн. Как нам уберечь Россию? – СПб., 1993.

Нарижный Ю.А. Неорелигии как социокультурный феномен. – Днепропетровск, 2004 .  

Ронин Р. Своя разведка: способы вербовки и агентуры, методы проникновения в психику, форсированное воздействие на личность: практическое пособие. – Минск: Харвест, 2000 .

Спиноза Б. Этика. – М., 1982.

Хвыля-Олинтер Андрей, иерей. Пособие для православных миссионеров, священнослужителей и мирян по религиозно-духовной безопасности. – Белгород, 2005 .

Штейн Эдган. Навязанное убеждение. -  Изд. Стела. 2002 .

Осипов А.И. Тоталитарные секты: технология обмана. -  Минск, 2007.

pravlife.org

Синдром неофита. 2006 год — Peresedov.pro

Кто такие неофиты?

О неофитах сегодня говорят часто. В светской среде и церковной публицистике их нередко выставляют «недохристианами» – основной причиной внутренних бед Церкви и сложностей ее отношений с внешним миром[1]. Ответные защитники, наоборот, замечают, что ярая вера неофитов, их заинтересованность в литургической и приходской жизни, почитание монашества выгодно отличаются от религиозной индифферентности православных «захожан» и «церковных реформистов»[2]. Отдельные пастыри (например, игумен Петр (Мещеринов)), признавая недостатки и достоинства «младохристиан», предпочитают говорить о болезни «неофитства» – комплексе идей, объединяющем православных, «застрявших» на пути своего воцерковления»[3].

Так кто же такие неофиты? Существует ли «неофитство» как деятельный автономный процесс? И, если да, то насколько он выражен, предсказуем, контролируем? Насколько существенна и остра проблема неофитов для Православия и современной Русской Церкви?

Чтобы ответить на эти вопросы, вначале следует отметить, что термин «неофит» («молодая поросль», греч.) не имеет к Христианству особого отношения. Неофитами называют новых приверженцев любой религии или общественного движения. Уже из того, насколько широко распространен этот термин, можно заключить, что определяемое им состояние свойственно для новых членов всех сообществ, приобщение к которым строится на свободном выборе.

И в самом деле, разве чем-то различаются между собой задор, азарт и стремление молодых (да и не очень молодых) людей, почувствовавших близость реализации своих надежд и мечтаний? Не важно, приобщился ли некто к Вселенской Церкви, вошел в футбольную сборную, поступил в институт или просто стал учиться игре на гитаре: все, что обещает нам развитие, не улучшение жизни, а необратимое преобразование, наполняет душу беспечной радостью, открывает в ней источник активной деятельности.

И, разумеется, проблемы и сложности у всех неофитов одинаковы. Как совместить вхождение в «круг избранных» с желанием радостного единения со всем миром?! Как смириться с тем, что кто-то равнодушен к моему интересу, а стало быть, и к моей жизни?! Как увязать мое восхищение «магистрами ремесла» с обязанностью повседневного общения с «мастерами цеха»?! Как принять, что кто-то стремится достичь того же, что и я, другими путями?!

Конечно, религиозный поиск предельно заостряет эти вопросы. Не случайно в обыденной жизни неофитами называют людей, относящихся к своим начинаниям c поистине священным трепетом и самоотдачей.

А там, где присутствуют крайности, открываются предельные нелепицы и несуразности. Нет на Земле никого самоотверженнее и беспощаднее религиозного неофита, усерднее и придирчивее его, усидчивее и безапелляционнее.

Раньше, когда религии (даже мировые) были «разделены» между народами, а при совместном проживании «разбросаны» по отдельным районам и кварталам, встречи между неофитами были не столь частыми, как в наши дни. Но и тогда не обходилось без эксцессов и конфликтных столкновений. А сейчас? Сегодня? Когда все мы живем в общих домах, работаем на совместных предприятиях, ходим в одну школу, институт? Когда нам доступно чудесное средство безграничного самовыражения – Интернет? Когда в России были прерваны традиции сосуществования конфессий, утеряна простейшая религиозная культура?! Способно ли хоть что-то сдержать неофитов? «En garde! На баррикады!! Со щитом или на щите!!! Тормоза придумали трусы!!!» – вот повседневный набор их лозунгов.

Но даже здесь нет еще никакой «проблемы неофитства». Ведь каждому неофиту, даже самому категоричному, свойственно некоторое обаяние. Как правило, он ничего не способен изменить в жизни окружающих, но его горячность веселит кровь людям, успевшим во многом разочароваться. «Да-а, и я таким когда-то был…» – мечтательно глядя на неофита, думает даже тот, кто никогда таким не был.

Общение у неофитов лучше всего строится друг с другом. И не важно, к какой конфессии они принадлежат. Обсуждая различия и недостатки, неофиты говорят преимущественно о себе. 95% всех религиозных полемик и споров в современном мире приходится на долю неофитов.

А они кусаются?

Кто-нибудь наверняка возразит: «Позвольте! О чем это вы?! Известно, что последователи религий всегда были охвачены враждой друг к другу! Враждой жестокой и беспощадной! Разве неофиты не имеют к ней отношения?» И да, и нет. Враждебность и агрессивность не свойственны неофитам «по природе». Они изначальные спутники людей, считающих свою религиозность врожденной, родовой, естественной.

Первобытный человек не ощущал личной близости с богами. В его представлении они были связаны с племенем: землей, на которой оно обитало; укладом, по которому жило. Люди соседних племен виделись ему не просто прислужниками демонов, а нелюдями – порождениями Хаоса, которых пристало лишь покорять или уничтожать. С развитием религии как опыта сверхъестественного эта установка не исчезла, а отошла на второй план, став основой низовой фольклорной культуры. Именно в людях, для которых религия есть что-то свое, родовое, естественное, НАШЕ, рождается яростное неприятие чужого как враждебного, ИХНЕГО. Неофиту, открывшему в себе абсолютную реальность сверхъестественного, такие радикальные противопоставления чужды. Его попытки всех обличить и разубедить основаны на стремлении всех ОБЪЕДИНИТЬ. Агрессией он заражается лишь от «этнических» верующих.

Правда, болезнь легко распространяется, когда к ней есть предрасположенность, а она-то присутствует здесь в полной мере: всякий неофит обречен на лицемерие. Неумение разобраться в себе, незнание основ собственной веры заставляют его копировать окружение. Он повторяет всё: слова, мысли, жесты, поведение. Долгое время нужно на то, чтобы сформировать свой взгляд, свой характер, научиться воплощать собственный изначальный выбор в своих поступках.

Острой враждебностью к инаковерующим отличаются, правда, еще прозелиты: люди, сменившие религию не ради достоинств новой, а из-за недостатков старой. Сжигая за собой все мосты, оказавшись в «чужом» краю, прозелит хуже всех отзывается о своей прошлой вере, злее всех нападает на ее представителей.

Общение с прозелитами также способно повредить чистоте характера неофита. И эта опасность реальна, потому что именно неофиты склонны заниматься прозелитизмом. Их азарт жаждет быстрых результатов. Слабость духовного опыта, поверхностность знаний заставляют неофита обсуждать с собеседником лишь внешние стороны веры, компенсировать нехватку содержательных аргументов воззваниями к «здравому» смыслу, апелляциями к «естественным» истинам. Все это может повлиять лишь на человека несформировавшихся взглядов, неудовлетворенного жизнью, склонного во внешнем искать причины своих бед. Именно такие люди в основном оказываются прозелитами. Но, увы, победа неофита над прозелитом, как правило, является пирровой!

Обратившийся прозелит начинает злостно использовать неофита: он стремится восполнить свои слабости его силами; непрестанно жалуясь на прошлых обидчиков и весь белый свет, он требует мести за свои страдания и уверен, что неофит обязан до гроба его опекать. Такая ноша не по силам неофиту, но гордыня и гипертрофированное чувство долга не позволяют признать, что победа обернулась поражением. Не способный побороть накапливающуюся злость, он выплескивает ее во внешний мир. Веря прозелиту, скорее из долга, нежели из чести, неофит обрушивает свой гнев на его былое пристанище.

Однако простота и искренность неофита не обречены приносить лишь печальные плоды: всякий неофит со временем «вырастает» в должную меру сдержанности и ответственности, но лишь под опекой опытного духовного наставника внутри деятельной общины.

Что же у нас происходит?

Что происходит с Православием в России последние годы?Стоят ли перед приходами общие проблемы и, если да, то в какой степени к ним причастны неофиты?

Проблемы, конечно, есть и весьма серьезные. Это и неустроенность приходской жизни, и нехватка устойчивых общин, тотальное религиозное невежество, отсутствие продуктивного диалога с внешним миром и налаженной социальной работы. Но, пожалуй, самая крупная проблема современной Церкви, связанная со всеми перечисленными, – возникновение в ее лоне сообществ, объединенных одним деструктивным умонастроением, лишь формально связанным с Православием. О реальных масштабах этого явления сегодня только-только начинают говорить всерьез.

Именно в контексте обсуждения данной проблемы чаще всего раздаются упреки в адрес неофитов, но дело вовсе не в «неофитах» или «неофитстве» (что, в общем-то, одно и тоже). Суть проблемы в том, что распространившееся сегодня повсеместно деструктивное идейно-эмоциональное расстройство обладает всеми признаками массового синдрома. Синдрома, охватывающего людей вне зависимости от их возраста, времени пребывания в Церкви или уровня образования.

Попытки применить психологические и психиатрические знания к данной проблеме уже предпринимались. Например, в статье Д.Н. Дурыгина «О религиозной паранойе и религиозной истерии» показано, как современные приходские беды объясняются традиционными для «холериков» и «меланхоликов» расстройствами: «шизофренией» и «истерией»[4].

Однако все авторы, реагирующие на эту проблему, изначально допускают одну неточность: они неверно определяют область происхождения болезни. В публикациях, объясняющих «неофитские» огрехи духовной халатностью христианина, их главной виновницей выставляется личная воля; отсылка к особенностям и расстройствам психики снимает с воли полноту ответственности, но продолжает определять индивидуальное начало причиной всех бед. Таким образом, в обоих случаях истоки проблемы относятся к сфере частного. На деле же мы стоим перед фактом именно массового синдрома: расстройства, возникающего в аномальной ситуации у всех ее участников, и лишь первоочередно проявляющемся у людей с проблемной психикой.

Данный синдром развивается на почве острых переживаний людьми своей причастности к Православию, а его напряженность связана с сомнениями о возможных условиях и степени этой причастности. Его вполне можно назвать «синдром неофита». Нужно лишь оговориться сразу: между простым неофитом и человеком, впавшим в одноименный синдром, такая же пропасть, как между ребенком и взрослым, страдающим задержкой развития.

«Синдром неофита» строится на темах, традиционно волнующих «молодых» христиан, однако, доведенные до гротескной крайности, они сами становятся локальными синдромами – составляющими одного обширного расстройства.

Я все про все знаю! — «Синдром Кассандры»

Кассандра – персонаж древнегреческой мифологии. По преданию, влюбленный Аполлон наделил Кассандру даром пророчества, но, будучи отвергнут, проклял возлюбленную, после чего люди потеряли веру к ее словам. Трагический образ бескорыстной прорицательницы, стремящейся открыть правду беспечным и равнодушным согражданам, нашел свое отражение во многих литературных шедеврах.

Страдания Кассандры близки любому неофиту. Решившись на главный выбор своей жизни, приблизившись к истоку мироздания и совершеннейшей истине, неофит пребывает в радостной беспечности блаженного всеведца. Все ему видится простым и ясным (как в своей жизни, и в жизни близких, окружающих, мира). И он охотно дарит свое знание всем подряд. Но вот беда! – никто его не слушает или не хочет слышать! Жизнь проходит мимо, игнорируя все его советы, и в ней при этом ничего не прибавляется и не убывает.

Для нормального неофита, опекаемого опытным наставником, подобный ход вещей – лишний повод задуматься о себе, очередной шаг к созидательной самодисциплине. Однако у многих такое состояние перерастает в настоящий синдром: нервозное настроение, определяющее жизнь. Православные Кассандры не знают покоя: на каждом шагу, о любой мелочи слышится их пророческий гвалт. В масштабах Церкви эти голоса заглушают любую разумную проповедь, всякое содержательное слово о вере. Но дважды горе тем, кто оказался запертым с подобной «кассандрой» под одной крышей.

Зачем это нужно?! — «Синдром Угрюм-Бурчеева»

Череду глуповских градоначальников у Салтыкова-Щедрина завершает «властный идиот» Угрюм-Бурчеев. Отрезав себе палец по прихоти высокого начальника и получив за это в управление город, он тут же начинает перестраивать его по своим представлениям.

Вот как автор описывает характер этого ужасного героя:«Как человек ограниченный, он ничего не преследовал, кроме правильности построений. Прямая линия, отсутствие пестроты, простота, доведенная до наготы, – вот идеалы, которые он знал и к осуществлению которых стремился. … Разума он не признавал вовсе и даже считал его злейшим врагом, опутывающим человека сетью обольщений и опасных привередничеств. Перед всем, что напоминало веселье или просто досуг, он останавливался в недоумении. Нельзя сказать, чтоб эти естественные проявления человеческой природы приводили его в негодование: нет, он просто-напросто не понимал их. … Подобно всякой другой бессознательно действующей силе природы, (он) шел вперед, сметая с лица земли все, что не успевало посторониться с дороги. «Зачем?» – вот единственное слово, которым он выражал движения своей души»[5].

Каждый неофит – отчасти Угрюм-Бурчеев. Недоумение не покидает его всякий раз, когда он сталкивается со свободой в жизни. Все, что не соответствует его ожиданиям, не отвечает взглядам, кажется ему нелепым и чуждым. Ничего не зная толком о монашестве, неофит хочет, чтобы мир по команде стал одним монастырем. Он уверен, что все люди должны довольствоваться естественным счастьем: быть непрестанно наедине с Богом. Сам православный Угрюм-Бурчеев отчего-то пренебрегает таким уединением: не замечая этого, при любой возможности он стремится быть в гуще событий, чтобы водить по сторонам невидящим взглядом и удивленно спрашивать «зачем?»

Это недоумение рассеивается, когда неофиту удается создать что-то стоящее в своей новой жизни, то, чем можно по-хорошему гордиться. Но в то же время такое состояние может перерасти в синдром, который превращает христианина в натурального Угрюм-Бурчеева. Тогда человек годами живет одинокой, бесплодной жизнью, пребывая в «святом» неведении, зачем нужна свобода в мире. Мало того, он еще начинает всячески стремиться к власти, чтобы любой ценой ограничить свободу во всех ее проявлениях. Сфера его интересов неуклонно сокращается, внимание притупляется, энтузиазм рассеивается как дым. «Район, который обнимал кругозор этого идиота, был очень узок; вне этого района можно было и болтать руками, и громко говорить, и дышать, и даже ходить распоясавшись; он ничего не замечал; внутри района можно было только маршировать»[6].

Крепость тоже я?!(c) — «Синдром национального покаяния»

Смешение таких значений понятия «покаяние» как «раскаяние» и «разочарование», а также излишне острое противопоставление таких его свойств как «необходимость» и «обязанность» превратно влияют на религиозную жизнь. С этим сталкиваются все христианские сообщества. В предельной форме эта проблема порождает соблазн национального покаяния. Идею не новую и не являющуюся православным изобретением, как думают некоторые. Еще в 1950 году К.С. Льюис предостерегал от ложного национального покаяния молодых англиканцев.

«На первый взгляд сама мысль о национальном покаянии так отличается от пресловутого английского самодовольства, что христиан, естественно, влечет к ней. Особенно привлекает она множество старшекурсников и молодых священников, охотно верящих, что наша страна разделяет с другими странами бремя вины за военные беды, а сами они разделяют это бремя с ней. Как и в чем они его разделяют, мне не совсем понятно. Почти все они были детьми в ту пору, когда Англия принимала решения, ставшие причиной в нынешних наших несчастий. Наверное, они каются в том, чего не совершали.Что ж, если это и так, вреда тут вроде бы нет: люди редко каются в содеянном, пускай уж хоть в чем-нибудь покаются. Но на самом деле, как я убедился, все обстоит несколько сложнее. Англия — не сила природы, а сообщество людей. Когда мы говорим о ее грехах, мы имеем в виду грехи ее правителей. Молодые каются за ближних — чем не ближний, скажем, министр иностранных дел! Покаяние же непременно предполагает осуждение. Главная прелесть национального покаяния в том, что оно дает возможность не каяться в собственных грехах, что тяжко и накладно, а ругать других. Если бы молодые поняли, что они делают, они вспомнили бы, надеюсь, заповедь любви и милосердия. Но они понять не могут, потому что называют английских правителей не «они», а «мы». Кающемуся не положено миловать свой грех, и правители тем самым оказываются за пределами не только милости, но и обычной справедливости. О них можно говорить все что захочешь. Можно поносить их без зазрения совести и еще умиляться своему покаянию»[7].

Однако трактовки национального покаяния в России наших дней и Англии середины прошлого века при внешнем сходстве разнятся. Во времена Льюиса идея национального покаяния знаменовала стремление избавиться от тяжести прошлого, поиск возможностей для страны начать с чистого листа новую главу своей истории. Она не предполагала перемену государственного строя, отречение от каких-либо значимых этапов национальной истории. В России идея национального покаяния неизбежно порождает призывы к реконструкции былого, восстановлению страны в рамках некоего священного прошлого. В Англии стремление к национальному покаянию было свойственно умеренно-либеральному сознанию, у нас же прямо наоборот – радикально-консервативному.

Однако трагедия, пережитая Россией в XX веке, была столь велика и продолжительна, а события, знаменовавшие ее начало, столь ужасны, что обращению к идее национального покаяния сопутствует напряжение, обеспечивающее нервное расстройство любому, даже самому сильному характеру.

Русский синдром национального покаяния по-настоящему страшен: и старые, и молодые, доводя друг друга до исступления, каются в событиях, произошедших минимум за полстолетия до их рождения, гневаются на тех, кто не разделяет их истерию, пренебрегают настоящим, стремясь повернуть историю вспять. Вдвойне плачевен этот синдром тем, что такое состояние исключает возможность объективного анализа прошлого, действенного устранения его тяжелых последствий, и в этом оно лишь потворствует – теперь уже вековым! – болезням России.

— А гори оно все, синим пламенем!!! — «Синдром Герострата»

Завышая свою значимость, не видя в происходящем вокруг никакого смысла, неофит рано или поздно приходит к мысли «скорей бы все закончилось!» Жизнь тяготит его. Приписывая своему отличию от других людей характер абсолютной значимости, неофит начинает верить, что достиг предельной полноты Церковного общения. Мир видится ему абсолютно безнадежным: люди не приняли Христа при боговоплощении, отошли от Христианства историей, не ценят свидетельств праведников… Что ж, да не будет им никакого знамения, кроме Иониного, никакого пророчества, кроме Откровения Иоанна Богослова! Неофит начинает ждать и желать скорейшего конца света.

Вслед за этим его самочувствие улучшается. Неофит уже не осуждает мир, он смотрит на него с жалостью и состраданием. Его жизнь вновь наполняется переживаниями. В вещах, раздражавших ранее, взору открываются соразмерность, значимость, красота. Но все это приобретает законченный смысл лишь в связи с приближающимся крахом. Глядя на образы мира, неофит думает: «Да, все это сгорит в огне вселенского пожара! Ничего из этого не пощадит разрушительная сила!» Особое, новое удовольствие неофиту доставляет возможность ощущать себя носителем уникального знания, вера, что все уже предрешено и ничего нельзя исправить.

В древнегреческой истории есть загадочный персонаж – Герострат. В 365 г. до н.э. он поджег храм Артемиды в Эфесе – величайшее произведение античного таланта. Хронологи сообщают, что Герострат желал прославиться: войти в вечность любой ценой, хотя бы и через разрушение великой красоты.

Поступок Герострата спустя столетия вызывает не только гнев, но и удивление: что должен был чувствовать человек, совершивший подобное? В 1939 французский философ Жан-Поль Сартр публикует сборник новелл «Стена» с рассказом «Герострат». Его герой – Пьер Гильбер – слабый, закомплексованный человек, одержимый манией величия, испытывает отвращение к миру людей. При этом его будоражит образ Герострата. Пьер решает в назначенный день убить из револьвера нескольких прохожих, после чего публично застрелиться.

В ожидании «часа Х» Гильбер не страдал и не испытывал страха:«Мне стало казаться, что судьба моя должна быть короткой и трагичной. Вначале это слегка пугало меня, но потом постепенно я привык. Конечно, если смотреть на все определенным образом, то это жестоко, хотя, с другой стороны, это приносит мгновения необыкновенной яркости и красоты. Теперь, выходя на улицу, я ощущал в своем теле странную неудержимую силу. Со мной был мой револьвер — штука, которая взрывается и производит шум. Но не он вселял в меня уверенность, я сам был существом из породы револьверов, гранат и бомб. И я тоже в один прекрасный день, в самом конце моей бесцветной жизни, взорвусь и освещу мир яростным и кратким, как вспышка магния, светом»[8].

Образ Гильбера будто писан с нынешних православных апокалиптиков. Их переживание близости конца света также сопровождается ощущениями собственной значимости, полноты существования. Сартр отразил важную вещь: ожидание скорой гибели миру – лишь обратная сторона чаяния собственной смерти. За всей этой эсхатологической бравадой скрывается предельное уныние и отчаяние чего-либо достичь и привнести в этот мир. Понимания и признания этого не хватает церковным «геростратам». Пропуском на Страшный Суд для любого является смерть. Словами «не все умрем, но все изменимся» Павел открыл, что с «последней трубой» воскресшие мертвые и преобразившиеся живые ОБЪЕДИНЯТСЯ и СРАВНЯЮТСЯ. Поэтому страстное ожидание Апокалипсиса – упадок духовной жизни, а вовсе не взлет.

«Геростратов» сегодня успешно используют в политических играх сомнительные силы земельно-картофельных цветов. И это вполне закономерно: видение «знамений времен» приходит к человеку уже после того, как он впадает в эсхатологический синдром. Поэтому под него можно подогнать любое объяснение, найти связь с любым значимым событием.

Положение того же Гильбера устойчивее позиции православного Герострата: стремясь доказать свою значимость отрицанием ценности мира, последний, по сути, впадает в богоотрицание. Ссылки на Апокалипсис лишь свидетельствуют, что больной синдромом ставит себя на место Бога. Сказано: «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один».

Уместным будет здесь вспомнить строки Феликса Кривина:

А Герострат не верил в чудеса. Он их считал опасною причудой.Великий храм сгорел за полчаса, и от него осталась пепла груда.

Храм Артемиды. Небывалый храм по совершенству линий соразмерных.Его воздвигли смертные богам – и этим чудом превзошли бессмертных.

Но Герострат не верил в чудеса, он знал всему действительную цену.Он верил в то, что мог бы сделать сам. А что он мог? Поджечь вот эти стены.

Не славолюбец и не фантазер, а самый трезвый человек на свете –Вот он стоит. И смотрит на костер, который в мире никому не светит[9].

Здрасьте, я – гуру из Бобруйска! — «Синдром бодхисатвы»

Последняя из активных составляющих «синдрома неофита» – «синдром бодхисатвы». Буддизм «Большой Колесницы» учит, что некоторые люди, достигшие понимания Нирваны – возможности прерывания страданий, добровольно остаются в мире, чтобы учить истине. Это – бодхисатвы. Они полны покоя, терпения и сострадания.

Пройдя через унижение национального покаяния, переболев горячкой Герострата, неофит нехотя признает наличие у мира собственного существования, а у окружающих его людей свободы воли. Неофиту приходиться затаиться и он пробует себя в роли «бодхисатвы». Нет, он не просто надевает маску, он начинает смотреть на мир глазами, полными сострадания. На любое событие, любое обращение дня сегодняшнего он отвечает сочувствующей улыбкой. Жизнь выравнивается: неофит уже не кидается на окружающих с пророческими откровениями, не стремится навязать им свои шаблоны, не ждет их скорой смерти. Лишь иногда его взгляд его взгляд подергивается поволокой, в голосе появляются интонации таинственности и он начинает изъясняться намеками и полуоговорками. Неофит продолжает воспринимать себя носителем божественной мудрости. Перестав навязываться всем и каждому, «бодхисатва» терпеливо ждет, кому бы открыть свое исключительное знание, с кем бы поравняться, чтобы расширить круг избранных.

Это тихое расстройство малоопасно, но только если «бодхисатва» живет обособленно от своего тематического круга. Стоит ему начать общаться с людьми, предрасположенными к его влиянию, как шаткое равновесие рушится: он становится катализатором очередной аномальной ситуации, инициатором развития у окружающих всех описанных синдромов.

Кто виноват?

С уверенностью сказать, что породило описанный синдром, могут лишь компетентные психологи и социологи. Несомненно, что он берет начало в особой социально-политической ситуации, переживаемой сегодня нашей страной, и напрямую увязан с ее историческим прошлым. Причиной же того, что массовое психическое расстройство приобрело именно указанные формы и разрослось до своих современных масштабов, можно указать саму Церковь, вернее, ту политику, которую она проводит последние 11-13 лет.

С момента появления в нашей стране гражданских свобод, церковная политика сосредоточилась в основном на количестве прихожан. Высокая посещаемость храмов была определена основным критерием успеха деятельности Церкви. Сегодня очевидно, что это был серьезный просчет: ажиотаж вчерашних советских людей к религии был поспешно воспринят должным, неизбежным и неизменным. Поэтому, вместо формирования круга сдержанных, здравомыслящих, современных людей как основы церковного сообщества, приоритетной задачей Церкви было выбрано построение и расширение системы внутреннего управления. Ожидалось, что остальное «приложится», но вместо этого массовый интерес к Православию и авторитет Церкви стали снижаться.

Резкое падение популярности – реальность, с которой трудно смириться. Первая реакция в таких условиях – стихийное желание «вернуть все, как было». Вот и в РПЦ был выбран курс на возрождение потерянного интереса любыми силами. На самом высоком уровне Церковь стала искать поддержку у государства, стремясь повысить свой рейтинг на его авторитете и популярности. Для привлечения внимания светских людей к Православию стали использоваться ссылки на историческую значимость Православия и культивация внутреннего уклада обрядовой жизни. В рамках приходской политики отчетливое стремление Православия к монополии привело к тому, что в Церковь начали стекаться индивиды, ностальгирующие по советской унификации и диктату. Последние и стали идеальной средой для развития и распространения неофитского синдрома.

Многолетняя изоляция населения России от любых религиозных знаний и традиций привели к тому, что Православие стало восприниматься большинством граждан лишь с внешней, формальной стороны. Попутно этот формализм оказался поддержан и усугублен самой Церковью. В результате в сложных условиях современной жизни она не столько поддерживает своих прихожан, оберегая их от уныния и стрессов, сколько распаляет в них неоправданную самоуверенность, скрывающуюся под маской внешнего смирения, фактически поощряет недальновидность и узость мышления. Современные приходы – это, как правило, сообщества энтузиастов-дилетантов, которые даже не представляют, что в религиозной жизни может быть какой-то стандарт мышления, базовая степень таланта, обязательный уровень мастерства. На них процветают кустарщина и халтура: в хорах поют электрики, храмы оформляют учителя, воскресными школами ведают бывшие партийные функционеры. А уж церковной публицистикой вообще занимаются все, кому не лень. На всем этом наживается и использует в своих целях целая армия дельцов, политических проходимцев, да и просто жуликов.

При этом Церковь обладает эффективным инструментом для привлечения внимания людей и воздействие на их умы – мистикой. В Церкви творятся таинства, это знают все. А вот какой смысл они несут в себе и к чему должны побуждать, догадываются единицы. Большинство людей ходят в храмы «по старинке», воспринимают происходящее там действо недостижимым для понимания. Все это формирует идеальные условия для развития аномалий церковной жизни. Парадокс: Церковь снедает засилье внутреннего безумия, но она не в состоянии публично начать ему противостоять, поскольку тогда придется развеять стихийные, полуязыческие представления о христианстве подавляющей части паствы.

Самое занятное, но в тоже время и тревожное, что для людей, подверженных синдрому неофитства, рамки нормальной церковной жизни быстро становятся неудобны и тесны. Они начинают двигаться в двух направлениях: стремятся изменить под себя церковную жизнь и попутно создают стихийные объединения, призванные стать для них суррогатом «совершенной» Церкви. Многочисленные общества ревнителей православного благочестия; политические клубы, построенные на совершенно безумной идеологии; ролевые клубы казаков и скаутов – все они (по большей части) преследуют одну цель: стремление заполнить духовный вакуум, присутствующий в людях с искаженным пониманием Православия, открыть пространство для проявления отклонений, наличие которых не может быть приемлемо Церковью ни при каких обстоятельствах.

Это явление достигло сегодня феноменальных размахов: перечисленные аномалии, а также сопутствующие им ксенофобия, национализм, юдофобия, радикализм распространены настолько повсеместно, многими воспринимаются нормой церковного менталитета. Все это, конечно, негативно влияет на жизнь Церкви. Признаемся мы себе сегодня в этом или нет, но перед каждым православным в России стоит сегодня выбор: войти в круг людей, зараженных неофитским синдромом, или нет. И выбор этот стоит постоянно, его нужно делать ежечасно: всякий раз, когда ты приобщаешься к диалогу о Православии, слушаешь проповедь или заходишь в церковную лавку.

Что делать?

Приходится с прискорбием признать, что ни иммунитета, ни прививки, ни даже вакцины против «синдрома неофита» в нашей Церкви пока нет. Наблюдения показывают, что истовых носителей данного психического расстройства среди прихожан не так уж много, инициаторов и провокаторов, использующих его в своих (преимущественно корыстных целях) еще меньше, но проблема в том, что деструктивные взгляды, помноженные на болезненный энтузиазм – единственная религиозная позиция, которую озвучивает сегодня церковная общественность при глубокомысленном молчании иерархов. Искренних и здравомыслящих людей, у которых эти бредни вызывают отторжение и отвращение, более чем достаточно, но их ничего формально не объединяет. Доходит до того, что в таких условиях некоторые начинают тяготиться своей нормальностью, стыдиться ее.

Конечно, все убеждения зараженных синдромом смешны и нелепы, а их стремления к организации чаще всего рассыпаются из-за эгоизма и невозможности договориться друг с другом даже в мелочах. В этом своем положении они напоминают жука, упавшего на спину. Жук, лежа на спине, чрезвычайно активен: он щелкает челюстью, изо всех сил семенит ножками, но ему не за что зацепиться, и он обездвижен. Но стоит иметь в виду: если какая-нибудь веточка или ветхая и жухлая тростинка позволит этому жуку встать на ноги, он побежит, расправит прятавшиеся крылья, и его челюсти быстро найдут, чем себя занять.

Нужно признать, далеко не все люди, вовлеченные в эти аномальные круги, увязли в них настолько, что им требуются специальные реабилитация и адаптация для нормальной жизни. Многие попали туда по молодости, из-за невежества или были вовлечены родственниками и близкими людьми. Как уже писалось выше, на ранних порах неофитство и «синдром неофита» близки друг другу. Однако неофиты стремятся к иерархии и глубокому погружению в Православие, а люди, подверженные синдрому, наоборот, стремятся к предельной унификации и самовластию.

Необходимо признать, что перечисленные аномалии не свойственны только лишь православным людям, более того, они вообще никак напрямую не связаны с Православием и распространены на постсоветском пространстве во множестве проявлений и форм. Но именно православные чудики занимают среди всех остальных положение почетного мэйн-стрима, задающего стиль и формирующего моду.

Так что же делать? Для начала признать наличие серьезной болезни, это уже полбеды. Не на уровне отдельных заблуждений, а в качестве массового расстройства, которым заражены тысячи людей. Важно донести до людей мысль, что человек, впавший в синдром неофита, не останавливается на пути своего воцерковления, а отходит от него. Необходимо оперативно создать богословский катехизис, понятный простым людям, и, введя его в программы воскресных школ, объединить их в единую сеть. Привлечь внимание молодежи к Церкви, устраняя у нее комплекс недоверия к Православию, последовательно, без агрессии, не противодействуя чему-то, а просто рассказывая о Церкви без социально-политической нагрузки. Сделать все это серьезно, увлекательно, избегая заигрываний и попыток заговорить на молодежном сленге. Последовательно и повсеместно приобщать мирян к богословию, чтобы они осознали его как естественную, необходимую и неотъемлемую составляющую христианской жизни. Подобные меры обязательно вызовут уход некоторых людей из Церкви, который они постараются сделать заметным и шумным. Но это будет та вынужденная жертва, на которую придется пойти ради предотвращения большего раскола. И все это начнет работать лишь тогда, когда теологи начнут более практично подходить к своей работе, поняв, что богословие – нечто большее, чем высказывание собственного мнения, что оно подразумевает отделение общего от частного и главного от личного. И снова повторюсь: главное внимание придется сосредоточить на диалоге с творческой молодежью, которая будет создавать завтрашний день, а не просто пребывать в нем. А для этого необходимо отказаться от популярного сегодня стремления к количеству без заботы о качестве. Ведь именно личности проявляют себя в соборной жизни.

Необходимо привить людям знание о том, что основой пребывания в Церкви является дисциплина и, в первую очередь, дисциплина ума, то, чего у нас сегодня не наблюдается вовсе. Петр Чаадаев в первом «Философическом письме» рекомендовал своей собеседнице: «Отдавайтесь безбоязненно душевным движениям, которые будет побуждать в вас религиозная идея: из этого чистого источника могут вытекать лишь чистые чувства». Похоже, сегодняшний день опровергает эти слова классика.

[1]См. статью Георгия Дублинского «Осторожно, неофит!», опубликованную в газете «Православное слово» (Нижний Новгород) №21 (202) ноябрь 2001, размещенную в Интернете по адресу http://ww.zavet.ru/blog/index.php?itemid=183[2]См. ответ на статью Г. Дублинского Сергея Гвоздева «Апология неофита», опубликованный в «Православном слове» №21 (202) ноябрь 2001, размещенный в Интернете по адресу http://www.pagez.ru/items/005.php[3]См. статью игумена Петра (Мещеринова) «О неофитстве», размещенную в Интернете по адресу http://www.reshma.nov.ru/alm/pr_sov/ig_petr_neofit.htm[4]Дурыгин Д.Н. «О религиозной паранойе и религиозной истерии» http://www.ihtus.ru/39.shtml[5]Салтыков-Щедрин М.Е. История одного города. Господа Головлевы. Сказки. Л., 1974, с. 181[6]Салтыков-Щедрин М.Е. Там же.[7]Статья К.С. Льюиса: http://www.invictory.org/lib/2005/04/klaiv8.html[8]Сартр Ж.П. Тошнота: Роман; Стена: Новеллы, Харьков: Фолио, 1998, 275 стр. Текст рассказа размещен в Интернете по адресу http://sartre.hpsy.ru/publication.php[9]Феликс Кривин, «Ученые Сказки» Издательство «Карпаты», Ужгород 1967. Стихотворение размещено в Интернете по адресу http://www.litera.ru/stixiya/authors/krivin/a-gerostrat-ne.html

Поделиться ссылкой:

Понравилось это:

Нравится Загрузка...

peresedov.pro

Неофит: молодое или недавно насажденное растение

Как-то один мой коллега по работе, который закончил Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет (ПСТГУ) – ведущий вуз Русской Православной Церкви – посмеиваясь, вспомнил одну историю. Его однокурсники пошли в деканат жаловаться на то, что им читают курс истории философии. Дескать, зачем все эти ненужные мудрствования, когда истина итак ясна и очевидна? И, поскольку они только отвлекают от веры, как посчитали эти горячие, но несколько немудрые сердца, то лучше бы вообще этот курс (да и многие другие) православным студентам не читать.

– Ну и чем все кончилось? – заинтересовался я.

– Да чем-чем. По ушам им в деканате надавали и велели больше таких глупостей не делать.

Сегодня подобное усердие не по разуму обычно зовется неофитским. Свойственно оно, как правило, только пришедшим в Церковь людям, духовно еще очень неопытным, однако уже претендующим на учительскую роль.

Между тем в эпоху древней Церкви слово «неофит» еще не несло отрицательной нагрузки. Оно просто означало новообращенного человека, будучи образовано от древнегреческих слов νέος (neos) – новый, молодой, юный, и τό φῠτόν (fyton) – растение, побег. Так что «неофит» дословно значит – молодое или недавно насажденное растение. И неофитами в древности просто называли людей, совсем недавно принявших Святое Крещение. Кстати, в ботанике неофитами сегодня тоже называют недавно появившиеся в местной флоре растения – в результате хозяйственной деятельности человека или естественной миграции.

Сам по себе феномен неофита в Церкви, а именно, ее нового члена – явление, конечно, хорошее. Еще одним новоначальным христианином стало больше – что же тут плохого? Важно только, чтобы это молодое растение не претендовало на роль старого мудрого дуба, способного противостоять любым ветрам. В таком случае и возникает неофитство – поведение неумеренно восторженных христиан, приносящих вред себе и другим. Например, осуждением окружающих и нетерпимостью, чем особенно порой отличаются многие неофиты.

Безусловно, в искреннем неофитстве заложен положительный импульс – горячность или ревностность в вере. А если честно, именно этого так не хватает современному расхоложенному миру. Другое дело, что ревностность должна сопровождаться трезвомыслием и рассудительностью.

Поучительных и печальных историй на этот счет, увы, очень много. Вот одна из них. У опытного старца был ученик, который страстно желал стать мучеником. Напрасно старец уговаривал его соразмерять свои желания со своими силами. Ученик таки «выбил» из старца благословение, пошел в пустыню, наткнулся там на врагов – сарацинов, и, не выдержав пыток, отрекся от Христа.

Иллюстрация: Одилон Редон. Ок. 1914

В целом очень хорошо о явлении неофитства сказал Патриарх Алексий Второй: «Неофит – это недавно обратившийся к вере человек. Это удивительная пора в жизни человека, своего рода “медовый месяц” – все внове, все в церковной жизни радует своей благодатной и смысловой наполненностью. В нормальном неофите душа восторгается перед огромным миром, вдруг распахнувшимся перед ней. Радость об обретении Истины перерастает в желание служить Ей всей своей жизнью. Но именно потому, что это время легких взлетов и возгораний, время неофитства может быть и временем серьезных искушений. Сегодня люди входят в церковную жизнь в основном через книги. И есть опасность, что первыми церковными книгами станут издания легковесные, исполненные суеверий. Другое возможное искушение может состоять в том, что человек слишком буквально воспримет прочитанное. И автор книги подлинный святой, и книга у него замечательная. Но порой те слова, что должны были целить души, в некоторых умах превращаются в таран, которым те начинают сокрушать все вокруг. С полюбившейся цитатой они всматриваются в жизнь других верующих людей, сличая с этой цитатой, видят расхождение и начинают критиковать и осуждать, доходя до прямого кликушества и раскольничества. Наконец, если человек слишком прямолинейно отождествляет Православие с тем или иным его социальным или культурным отражением, он становится борцом за какую-то частную идею, может быть и в самом деле связанную с Православием, но при этом такой самозваный борец как-то упускает из виду Христа. Он больше дорожит своими идеями, нежели Таинством Причастия Христу. Каждому из нас стоит помнить, что центром жизни христианина является Евхаристия как главное таинство Церкви, созидающее Тело Христово и являющееся способом Богообщения. Прихожане должны ясно сознавать, что центром, вокруг которого и ради которого они собираются воедино, является не священник, не та или иная храмовая святыня, не та или иная — пусть даже самая возвышенная — идея, но Сам Господь и Его Жертва». (Патриарх Алексий II. Войдите в радость Господа своего. Размышления о вере, человеке и современном мире. M., 2004).

Иллюстрация: Одилон Редон. Ок. 1914

foma.ru

СИНДРОМ НЕОФИТА: peresedov

Являются ли неофиты уникальной особенностью Православия? Какие опасности подстерегают неофитов сегодня, а какие они несут в себе? Что такое "Синдром Кассандры"? Чем неофитство отличается от "синдрома неофита", и почему страшен последний? Откуда в РПЦ так много проблемных людей, и почему голос здравомыслия в ней столь слаб?Об этом в статье:

О неофитах сегодня говорят часто. В светской среде и церковной публицистике их нередко выставляют "недохристианами" – основной причиной внутренних бед Церкви и сложностей ее отношений с внешним миром[1]. Ответные защитники, наоборот, замечают, что ярая вера неофитов, их заинтересованность в литургической и приходской жизни, почитание монашества выгодно отличаются от религиозной индифферентности православных "захожан" и "церковных реформистов"[2]. Отдельные пастыри (например, игумен Петр (Мещеринов)), признавая недостатки и достоинства "младохристиан", предпочитают говорить о болезни "неофитства" – комплексе идей, объединяющем православных, "застрявших" на пути своего воцерковления"[3].

Так кто же такие неофиты? Существует ли "неофитство" как деятельный автономный процесс? И, если да, то насколько он выражен, предсказуем, контролируем? Насколько существенна и остра проблема неофитов для Православия и современной Русской Церкви?

Чтобы ответить на эти вопросы, вначале следует отметить, что термин "неофит" ("молодая поросль", греч.) не имеет к Христианству особого отношения. Неофитами называют новых приверженцев любой религии или общественного движения. Уже из того, насколько широко распространен этот термин, можно заключить, что определяемое им состояние свойственно для новых членов всех сообществ, приобщение к которым строится на свободном выборе.

И в самом деле, разве чем-то различаются между собой задор, азарт и стремление молодых (да и не очень молодых) людей, почувствовавших близость реализации своих надежд и мечтаний? Не важно, приобщился ли некто к Вселенской Церкви, вошел в футбольную сборную, поступил в институт или просто стал учиться игре на гитаре: все, что обещает нам развитие, не улучшение жизни, а необратимое преобразование, наполняет душу беспечной радостью, открывает в ней источник активной деятельности.

И, разумеется, проблемы и сложности у всех неофитов одинаковы. Как совместить вхождение в "круг избранных" с желанием радостного единения со всем миром?! Как смириться с тем, что кто-то равнодушен к моему интересу, а стало быть, и к моей жизни?! Как увязать мое восхищение "магистрами ремесла" с обязанностью повседневного общения с "мастерами цеха"?! Как принять, что кто-то стремится достичь того же, что и я, другими путями?!

Конечно, религиозный поиск предельно заостряет эти вопросы. Не случайно в обыденной жизни неофитами называют людей, относящихся к своим начинаниям c поистине священным трепетом и самоотдачей.

А там, где присутствуют крайности, открываются предельные нелепицы и несуразности. Нет на Земле никого самоотверженнее и беспощаднее религиозного неофита, усерднее и придирчивее его, усидчивее и безапелляционнее.

Раньше, когда религии (даже мировые) были "разделены" между народами, а при совместном проживании "разбросаны" по отдельным районам и кварталам, встречи между неофитами были не столь частыми, как в наши дни. Но и тогда не обходилось без эксцессов и конфликтных столкновений. А сейчас? Сегодня? Когда все мы живем в общих домах, работаем на совместных предприятиях, ходим в одну школу, институт? Когда нам доступно чудесное средство безграничного самовыражения – Интернет? Когда в России были прерваны традиции сосуществования конфессий, утеряна простейшая религиозная культура?! Способно ли хоть что-то сдержать неофитов? "En garde! На баррикады!! Со щитом или на щите!!! Тормоза придумали трусы!!!" – вот повседневный набор их лозунгов.

Но даже здесь нет еще никакой "проблемы неофитства". Ведь каждому неофиту, даже самому категоричному, свойственно некоторое обаяние. Как правило, он ничего не способен изменить в жизни окружающих, но его горячность веселит кровь людям, успевшим во многом разочароваться. "Да-а, и я таким когда-то был…" – мечтательно глядя на неофита, думает даже тот, кто никогда таким не был.

Общение у неофитов лучше всего строится друг с другом. И не важно, к какой конфессии они принадлежат. Обсуждая различия и недостатки, неофиты говорят преимущественно о себе. 95% всех религиозных полемик и споров в современном мире приходится на долю неофитов.

А они кусаются?

Кто-нибудь наверняка возразит: "Позвольте! О чем это вы?! Известно, что последователи религий всегда были охвачены враждой друг к другу! Враждой жестокой и беспощадной! Разве неофиты не имеют к ней отношения?" И да, и нет. Враждебность и агрессивность не свойственны неофитам "по природе". Они изначальные спутники людей, считающих свою религиозность врожденной, родовой, естественной.

Первобытный человек не ощущал личной близости с богами. В его представлении они были связаны с племенем: землей, на которой оно обитало; укладом, по которому жило. Люди соседних племен виделись ему не просто прислужниками демонов, а нелюдями – порождениями Хаоса, которых пристало лишь покорять или уничтожать. С развитием религии как опыта сверхъестественного эта установка не исчезла, а отошла на второй план, став основой низовой фольклорной культуры. Именно в людях, для которых религия есть что-то свое, родовое, естественное, НАШЕ, рождается яростное неприятие чужого как враждебного, ИХНЕГО. Неофиту, открывшему в себе абсолютную реальность сверхъестественного, такие радикальные противопоставления чужды. Его попытки всех обличить и разубедить основаны на стремлении всех ОБЪЕДИНИТЬ. Агрессией он заражается лишь от "этнических" верующих.

Правда, болезнь легко распространяется, когда к ней есть предрасположенность, а она-то присутствует здесь в полной мере: всякий неофит обречен на лицемерие. Неумение разобраться в себе, незнание основ собственной веры заставляют его копировать окружение. Он повторяет всё: слова, мысли, жесты, поведение. Долгое время нужно на то, чтобы сформировать свой взгляд, свой характер, научиться воплощать собственный изначальный выбор в своих поступках.

Острой враждебностью к инаковерующим отличаются, правда, еще прозелиты: люди, сменившие религию не ради достоинств новой, а из-за недостатков старой. Сжигая за собой все мосты, оказавшись в "чужом" краю, прозелит хуже всех отзывается о своей прошлой вере, злее всех нападает на ее представителей.

Общение с прозелитами также способно повредить чистоте характера неофита. И эта опасность реальна, потому что именно неофиты склонны заниматься прозелитизмом. Их азарт жаждет быстрых результатов. Слабость духовного опыта, поверхностность знаний заставляют неофита обсуждать с собеседником лишь внешние стороны веры, компенсировать нехватку содержательных аргументов воззваниями к "здравому" смыслу, апелляциями к "естественным" истинам. Все это может повлиять лишь на человека несформировавшихся взглядов, неудовлетворенного жизнью, склонного во внешнем искать причины своих бед. Именно такие люди в основном оказываются прозелитами. Но, увы, победа неофита над прозелитом, как правило, является пирровой!

Обратившийся прозелит начинает злостно использовать неофита: он стремится восполнить свои слабости его силами; непрестанно жалуясь на прошлых обидчиков и весь белый свет, он требует мести за свои страдания и уверен, что неофит обязан до гроба его опекать. Такая ноша не по силам неофиту, но гордыня и гипертрофированное чувство долга не позволяют признать, что победа обернулась поражением. Не способный побороть накапливающуюся злость, он выплескивает ее во внешний мир. Веря прозелиту, скорее из долга, нежели из чести, неофит обрушивает свой гнев на его былое пристанище.

Однако простота и искренность неофита не обречены приносить лишь печальные плоды: всякий неофит со временем "вырастает" в должную меру сдержанности и ответственности, но лишь под опекой опытного духовного наставника внутри деятельной общины.

Что же у нас происходит?

Что происходит с Православием в России последние годы? Стоят ли перед приходами общие проблемы и, если да, то в какой степени к ним причастны неофиты?

Проблемы, конечно, есть и весьма серьезные. Это и неустроенность приходской жизни, и нехватка устойчивых общин, тотальное религиозное невежество, отсутствие продуктивного диалога с внешним миром и налаженной социальной работы. Но, пожалуй, самая крупная проблема современной Церкви, связанная со всеми перечисленными, – возникновение в ее лоне сообществ, объединенных одним деструктивным умонастроением, лишь формально связанным с Православием. О реальных масштабах этого явления сегодня только-только начинают говорить всерьез.

Именно в контексте обсуждения данной проблемы чаще всего раздаются упреки в адрес неофитов, но дело вовсе не в "неофитах" или "неофитстве" (что, в общем-то, одно и тоже). Суть проблемы в том, что распространившееся сегодня повсеместно деструктивное идейно-эмоциональное расстройство обладает всеми признаками массового синдрома. Синдрома, охватывающего людей вне зависимости от их возраста, времени пребывания в Церкви или уровня образования.

Попытки применить психологические и психиатрические знания к данной проблеме уже предпринимались. Например, в статье Д.Н. Дурыгина "О религиозной паранойе и религиозной истерии" показано, как современные приходские беды объясняются традиционными для "холериков" и "меланхоликов" расстройствами: "шизофренией" и "истерией"[4].

Однако все авторы, реагирующие на эту проблему, изначально допускают одну неточность: они неверно определяют область происхождения болезни. В публикациях, объясняющих "неофитские" огрехи духовной халатностью христианина, их главной виновницей выставляется личная воля; отсылка к особенностям и расстройствам психики снимает с воли полноту ответственности, но продолжает определять индивидуальное начало причиной всех бед. Таким образом, в обоих случаях истоки проблемы относятся к сфере частного. На деле же мы стоим перед фактом именно массового синдрома: расстройства, возникающего в аномальной ситуации у всех ее участников, и лишь первоочередно проявляющемся у людей с проблемной психикой.

Данный синдром развивается на почве острых переживаний людьми своей причастности к Православию, а его напряженность связана с сомнениями о возможных условиях и степени этой причастности. Его вполне можно назвать "синдром неофита". Нужно лишь оговориться сразу: между простым неофитом и человеком, впавшим в одноименный синдром, такая же пропасть, как между ребенком и взрослым, страдающим задержкой развития.

"Синдром неофита" строится на темах, традиционно волнующих "молодых" христиан, однако, доведенные до гротескной крайности, они сами становятся локальными синдромами – составляющими одного обширного расстройства.

Я все про все знаю! - "Синдром Кассандры"

Кассандра – персонаж древнегреческой мифологии. По преданию, влюбленный Аполлон наделил Кассандру даром пророчества, но, будучи отвергнут, проклял возлюбленную, после чего люди потеряли веру к ее словам. Трагический образ бескорыстной прорицательницы, стремящейся открыть правду беспечным и равнодушным согражданам, нашел свое отражение во многих литературных шедеврах.

Страдания Кассандры близки любому неофиту. Решившись на главный выбор своей жизни, приблизившись к истоку мироздания и совершеннейшей истине, неофит пребывает в радостной беспечности блаженного всеведца. Все ему видится простым и ясным (как в своей жизни, и в жизни близких, окружающих, мира). И он охотно дарит свое знание всем подряд. Но вот беда! – никто его не слушает или не хочет слышать! Жизнь проходит мимо, игнорируя все его советы, и в ней при этом ничего не прибавляется и не убывает.

Для нормального неофита, опекаемого опытным наставником, подобный ход вещей – лишний повод задуматься о себе, очередной шаг к созидательной самодисциплине. Однако у многих такое состояние перерастает в настоящий синдром: нервозное настроение, определяющее жизнь. Православные Кассандры не знают покоя: на каждом шагу, о любой мелочи слышится их пророческий гвалт. В масштабах Церкви эти голоса заглушают любую разумную проповедь, всякое содержательное слово о вере. Но дважды горе тем, кто оказался запертым с подобной "кассандрой" под одной крышей.

Зачем это нужно?! - "Синдром Угрюм-Бурчеева"

Череду глуповских градоначальников у Салтыкова-Щедрина завершает «властный идиот» Угрюм-Бурчеев. Отрезав себе палец по прихоти высокого начальника и получив за это в управление город, он тут же начинает перестраивать его по своим представлениям.

Вот как автор описывает характер этого ужасного героя:"Как человек ограниченный, он ничего не преследовал, кроме правильности построений. Прямая линия, отсутствие пестроты, простота, доведенная до наготы, – вот идеалы, которые он знал и к осуществлению которых стремился. … Разума он не признавал вовсе и даже считал его злейшим врагом, опутывающим человека сетью обольщений и опасных привередничеств. Перед всем, что напоминало веселье или просто досуг, он останавливался в недоумении. Нельзя сказать, чтоб эти естественные проявления человеческой природы приводили его в негодование: нет, он просто-напросто не понимал их. … Подобно всякой другой бессознательно действующей силе природы, (он) шел вперед, сметая с лица земли все, что не успевало посторониться с дороги. «Зачем?» – вот единственное слово, которым он выражал движения своей души"[5].

Каждый неофит – отчасти Угрюм-Бурчеев. Недоумение не покидает его всякий раз, когда он сталкивается со свободой в жизни. Все, что не соответствует его ожиданиям, не отвечает взглядам, кажется ему нелепым и чуждым. Ничего не зная толком о монашестве, неофит хочет, чтобы мир по команде стал одним монастырем. Он уверен, что все люди должны довольствоваться естественным счастьем: быть непрестанно наедине с Богом. Сам православный Угрюм-Бурчеев отчего-то пренебрегает таким уединением: не замечая этого, при любой возможности он стремится быть в гуще событий, чтобы водить по сторонам невидящим взглядом и удивленно спрашивать "зачем?"

Это недоумение рассеивается, когда неофиту удается создать что-то стоящее в своей новой жизни, то, чем можно по-хорошему гордиться. Но в то же время такое состояние может перерасти в синдром, который превращает христианина в натурального Угрюм-Бурчеева. Тогда человек годами живет одинокой, бесплодной жизнью, пребывая в "святом" неведении, зачем нужна свобода в мире. Мало того, он еще начинает всячески стремиться к власти, чтобы любой ценой ограничить свободу во всех ее проявлениях. Сфера его интересов неуклонно сокращается, внимание притупляется, энтузиазм рассеивается как дым. «Район, который обнимал кругозор этого идиота, был очень узок; вне этого района можно было и болтать руками, и громко говорить, и дышать, и даже ходить распоясавшись; он ничего не замечал; внутри района можно было только маршировать»[6].

Крепость тоже я?!(c) - "Синдром национального покаяния"

Смешение таких значений понятия "покаяние" как "раскаяние" и "разочарование", а также излишне острое противопоставление таких его свойств как "необходимость" и "обязанность" превратно влияют на религиозную жизнь. С этим сталкиваются все христианские сообщества. В предельной форме эта проблема порождает соблазн национального покаяния. Идею не новую и не являющуюся православным изобретением, как думают некоторые. Еще в 1950 году К.С. Льюис предостерегал от ложного национального покаяния молодых англиканцев.

"На первый взгляд сама мысль о национальном покаянии так отличается от пресловутого английского самодовольства, что христиан, естественно, влечет к ней. Особенно привлекает она множество старшекурсников и молодых священников, охотно верящих, что наша страна разделяет с другими странами бремя вины за военные беды, а сами они разделяют это бремя с ней. Как и в чем они его разделяют, мне не совсем понятно. Почти все они были детьми в ту пору, когда Англия принимала решения, ставшие причиной в нынешних наших несчастий. Наверное, они каются в том, чего не совершали.Что ж, если это и так, вреда тут вроде бы нет: люди редко каются в содеянном, пускай уж хоть в чем-нибудь покаются. Но на самом деле, как я убедился, все обстоит несколько сложнее. Англия — не сила природы, а сообщество людей. Когда мы говорим о ее грехах, мы имеем в виду грехи ее правителей. Молодые каются за ближних — чем не ближний, скажем, министр иностранных дел! Покаяние же непременно предполагает осуждение. Главная прелесть национального покаяния в том, что оно дает возможность не каяться в собственных грехах, что тяжко и накладно, а ругать других. Если бы молодые поняли, что они делают, они вспомнили бы, надеюсь, заповедь любви и милосердия. Но они понять не могут, потому что называют английских правителей не «они», а «мы». Кающемуся не положено миловать свой грех, и правители тем самым оказываются за пределами не только милости, но и обычной справедливости. О них можно говорить все что захочешь. Можно поносить их без зазрения совести и еще умиляться своему покаянию"[7].

Однако трактовки национального покаяния в России наших дней и Англии середины прошлого века при внешнем сходстве разнятся. Во времена Льюиса идея национального покаяния знаменовала стремление избавиться от тяжести прошлого, поиск возможностей для страны начать с чистого листа новую главу своей истории. Она не предполагала перемену государственного строя, отречение от каких-либо значимых этапов национальной истории. В России идея национального покаяния неизбежно порождает призывы к реконструкции былого, восстановлению страны в рамках некоего священного прошлого. В Англии стремление к национальному покаянию было свойственно умеренно-либеральному сознанию, у нас же прямо наоборот – радикально-консервативному.

Однако трагедия, пережитая Россией в XX веке, была столь велика и продолжительна, а события, знаменовавшие ее начало, столь ужасны, что обращению к идее национального покаяния сопутствует напряжение, обеспечивающее нервное расстройство любому, даже самому сильному характеру.

Русский синдром национального покаяния по-настоящему страшен: и старые, и молодые, доводя друг друга до исступления, каются в событиях, произошедших минимум за полстолетия до их рождения, гневаются на тех, кто не разделяет их истерию, пренебрегают настоящим, стремясь повернуть историю вспять. Вдвойне плачевен этот синдром тем, что такое состояние исключает возможность объективного анализа прошлого, действенного устранения его тяжелых последствий, и в этом оно лишь потворствует – теперь уже вековым! – болезням России.

-А гори оно все, синим пламенем!!! - "Синдром Герострата"

Завышая свою значимость, не видя в происходящем вокруг никакого смысла, неофит рано или поздно приходит к мысли "скорей бы все закончилось!" Жизнь тяготит его. Приписывая своему отличию от других людей характер абсолютной значимости, неофит начинает верить, что достиг предельной полноты Церковного общения. Мир видится ему абсолютно безнадежным: люди не приняли Христа при боговоплощении, отошли от Христианства историей, не ценят свидетельств праведников… Что ж, да не будет им никакого знамения, кроме Иониного, никакого пророчества, кроме Откровения Иоанна Богослова! Неофит начинает ждать и желать скорейшего конца света.Вслед за этим его самочувствие улучшается. Неофит уже не осуждает мир, он смотрит на него с жалостью и состраданием. Его жизнь вновь наполняется переживаниями. В вещах, раздражавших ранее, взору открываются соразмерность, значимость, красота. Но все это приобретает законченный смысл лишь в связи с приближающимся крахом. Глядя на образы мира, неофит думает: "Да, все это сгорит в огне вселенского пожара! Ничего из этого не пощадит разрушительная сила!" Особое, новое удовольствие неофиту доставляет возможность ощущать себя носителем уникального знания, вера, что все уже предрешено и ничего нельзя исправить.

В древнегреческой истории есть загадочный персонаж – Герострат. В 365 г. до н.э. он поджег храм Артемиды в Эфесе – величайшее произведение античного таланта. Хронологи сообщают, что Герострат желал прославиться: войти в вечность любой ценой, хотя бы и через разрушение великой красоты.

Поступок Герострата спустя столетия вызывает не только гнев, но и удивление: что должен был чувствовать человек, совершивший подобное? В 1939 французский философ Жан-Поль Сартр публикует сборник новелл "Стена" с рассказом "Герострат". Его герой – Пьер Гильбер – слабый, закомплексованный человек, одержимый манией величия, испытывает отвращение к миру людей. При этом его будоражит образ Герострата. Пьер решает в назначенный день убить из револьвера нескольких прохожих, после чего публично застрелиться.

В ожидании "часа Х" Гильбер не страдал и не испытывал страха:"Мне стало казаться, что судьба моя должна быть короткой и трагичной. Вначале это слегка пугало меня, но потом постепенно я привык. Конечно, если смотреть на все определенным образом, то это жестоко, хотя, с другой стороны, это приносит мгновения необыкновенной яркости и красоты. Теперь, выходя на улицу, я ощущал в своем теле странную неудержимую силу. Со мной был мой револьвер — штука, которая взрывается и производит шум. Но не он вселял в меня уверенность, я сам был существом из породы револьверов, гранат и бомб. И я тоже в один прекрасный день, в самом конце моей бесцветной жизни, взорвусь и освещу мир яростным и кратким, как вспышка магния, светом"[8].

Образ Гильбера будто писан с нынешних православных апокалиптиков. Их переживание близости конца света также сопровождается ощущениями собственной значимости, полноты существования. Сартр отразил важную вещь: ожидание скорой гибели миру – лишь обратная сторона чаяния собственной смерти. За всей этой эсхатологической бравадой скрывается предельное уныние и отчаяние чего-либо достичь и привнести в этот мир. Понимания и признания этого не хватает церковным "геростратам". Пропуском на Страшный Суд для любого является смерть. Словами "не все умрем, но все изменимся" Павел открыл, что с "последней трубой" воскресшие мертвые и преобразившиеся живые ОБЪЕДИНЯТСЯ и СРАВНЯЮТСЯ. Поэтому страстное ожидание Апокалипсиса – упадок духовной жизни, а вовсе не взлет.

"Геростратов" сегодня успешно используют в политических играх сомнительные силы земельно-картофельных цветов. И это вполне закономерно: видение "знамений времен" приходит к человеку уже после того, как он впадает в эсхатологический синдром. Поэтому под него можно подогнать любое объяснение, найти связь с любым значимым событием.

Положение того же Гильбера устойчивее позиции православного Герострата: стремясь доказать свою значимость отрицанием ценности мира, последний, по сути, впадает в богоотрицание. Ссылки на Апокалипсис лишь свидетельствуют, что больной синдромом ставит себя на место Бога. Сказано: "О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один".

Уместным будет здесь вспомнить строки Феликса Кривина:

А Герострат не верил в чудеса. Он их считал опасною причудой.Великий храм сгорел за полчаса, и от него осталась пепла груда.

Храм Артемиды. Небывалый храм по совершенству линий соразмерных. Его воздвигли смертные богам – и этим чудом превзошли бессмертных.

Но Герострат не верил в чудеса, он знал всему действительную цену. Он верил в то, что мог бы сделать сам. А что он мог? Поджечь вот эти стены.

Не славолюбец и не фантазер, а самый трезвый человек на свете –Вот он стоит. И смотрит на костер, который в мире никому не светит[9].

Здрасьте, я – гуру из Бобруйска! - "Синдром бодхисатвы"

Последняя из активных составляющих "синдрома неофита" – "синдром бодхисатвы". Буддизм "Большой Колесницы" учит, что некоторые люди, достигшие понимания Нирваны – возможности прерывания страданий, добровольно остаются в мире, чтобы учить истине. Это – бодхисатвы. Они полны покоя, терпения и сострадания.

Пройдя через унижение национального покаяния, переболев горячкой Герострата, неофит нехотя признает наличие у мира собственного существования, а у окружающих его людей свободы воли. Неофиту приходиться затаиться и он пробует себя в роли "бодхисатвы". Нет, он не просто надевает маску, он начинает смотреть на мир глазами, полными сострадания. На любое событие, любое обращение дня сегодняшнего он отвечает сочувствующей улыбкой. Жизнь выравнивается: неофит уже не кидается на окружающих с пророческими откровениями, не стремится навязать им свои шаблоны, не ждет их скорой смерти. Лишь иногда его взгляд его взгляд подергивается поволокой, в голосе появляются интонации таинственности и он начинает изъясняться намеками и полуоговорками. Неофит продолжает воспринимать себя носителем божественной мудрости. Перестав навязываться всем и каждому, "бодхисатва" терпеливо ждет, кому бы открыть свое исключительное знание, с кем бы поравняться, чтобы расширить круг избранных.

Это тихое расстройство малоопасно, но только если "бодхисатва" живет обособленно от своего тематического круга. Стоит ему начать общаться с людьми, предрасположенными к его влиянию, как шаткое равновесие рушится: он становится катализатором очередной аномальной ситуации, инициатором развития у окружающих всех описанных синдромов.

Кто виноват?

С уверенностью сказать, что породило описанный синдром, могут лишь компетентные психологи и социологи. Несомненно, что он берет начало в особой социально-политической ситуации, переживаемой сегодня нашей страной, и напрямую увязан с ее историческим прошлым. Причиной же того, что массовое психическое расстройство приобрело именно указанные формы и разрослось до своих современных масштабов, можно указать саму Церковь, вернее, ту политику, которую она проводит последние 11-13 лет.

С момента появления в нашей стране гражданских свобод, церковная политика сосредоточилась в основном на количестве прихожан. Высокая посещаемость храмов была определена основным критерием успеха деятельности Церкви. Сегодня очевидно, что это был серьезный просчет: ажиотаж вчерашних советских людей к религии был поспешно воспринят должным, неизбежным и неизменным. Поэтому, вместо формирования круга сдержанных, здравомыслящих, современных людей как основы церковного сообщества, приоритетной задачей Церкви было выбрано построение и расширение системы внутреннего управления. Ожидалось, что остальное «приложится», но вместо этого массовый интерес к Православию и авторитет Церкви стали снижаться.

Резкое падение популярности – реальность, с которой трудно смириться. Первая реакция в таких условиях – стихийное желание «вернуть все, как было». Вот и в РПЦ был выбран курс на возрождение потерянного интереса любыми силами. На самом высоком уровне Церковь стала искать поддержку у государства, стремясь повысить свой рейтинг на его авторитете и популярности. Для привлечения внимания светских людей к Православию стали использоваться ссылки на историческую значимость Православия и культивация внутреннего уклада обрядовой жизни. В рамках приходской политики отчетливое стремление Православия к монополии привело к тому, что в Церковь начали стекаться индивиды, ностальгирующие по советской унификации и диктату. Последние и стали идеальной средой для развития и распространения неофитского синдрома.

Многолетняя изоляция населения России от любых религиозных знаний и традиций привели к тому, что Православие стало восприниматься большинством граждан лишь с внешней, формальной стороны. Попутно этот формализм оказался поддержан и усугублен самой Церковью. В результате в сложных условиях современной жизни она не столько поддерживает своих прихожан, оберегая их от уныния и стрессов, сколько распаляет в них неоправданную самоуверенность, скрывающуюся под маской внешнего смирения, фактически поощряет недальновидность и узость мышления. Современные приходы – это, как правило, сообщества энтузиастов-дилетантов, которые даже не представляют, что в религиозной жизни может быть какой-то стандарт мышления, базовая степень таланта, обязательный уровень мастерства. На них процветают кустарщина и халтура: в хорах поют электрики, храмы оформляют учителя, воскресными школами ведают бывшие партийные функционеры. А уж церковной публицистикой вообще занимаются все, кому не лень. На всем этом наживается и использует в своих целях целая армия дельцов, политических проходимцев, да и просто жуликов.

При этом Церковь обладает эффективным инструментом для привлечения внимания людей и воздействие на их умы – мистикой. В Церкви творятся таинства, это знают все. А вот какой смысл они несут в себе и к чему должны побуждать, догадываются единицы. Большинство людей ходят в храмы «по старинке», воспринимают происходящее там действо недостижимым для понимания. Все это формирует идеальные условия для развития аномалий церковной жизни. Парадокс: Церковь снедает засилье внутреннего безумия, но она не в состоянии публично начать ему противостоять, поскольку тогда придется развеять стихийные, полуязыческие представления о христианстве подавляющей части паствы.

Самое занятное, но в тоже время и тревожное, что для людей, подверженных синдрому неофитства, рамки нормальной церковной жизни быстро становятся неудобны и тесны. Они начинают двигаться в двух направлениях: стремятся изменить под себя церковную жизнь и попутно создают стихийные объединения, призванные стать для них суррогатом «совершенной» Церкви. Многочисленные общества ревнителей православного благочестия; политические клубы, построенные на совершенно безумной идеологии; ролевые клубы казаков и скаутов – все они (по большей части) преследуют одну цель: стремление заполнить духовный вакуум, присутствующий в людях с искаженным пониманием Православия, открыть пространство для проявления отклонений, наличие которых не может быть приемлемо Церковью ни при каких обстоятельствах.

Это явление достигло сегодня феноменальных размахов: перечисленные аномалии, а также сопутствующие им ксенофобия, национализм, юдофобия, радикализм распространены настолько повсеместно, многими воспринимаются нормой церковного менталитета. Все это, конечно, негативно влияет на жизнь Церкви. Признаемся мы себе сегодня в этом или нет, но перед каждым православным в России стоит сегодня выбор: войти в круг людей, зараженных неофитским синдромом, или нет. И выбор этот стоит постоянно, его нужно делать ежечасно: всякий раз, когда ты приобщаешься к диалогу о Православии, слушаешь проповедь или заходишь в церковную лавку.

Что делать?

Приходится с прискорбием признать, что ни иммунитета, ни прививки, ни даже вакцины против «синдрома неофита» в нашей Церкви пока нет. Наблюдения показывают, что истовых носителей данного психического расстройства среди прихожан не так уж много, инициаторов и провокаторов, использующих его в своих (преимущественно корыстных целях) еще меньше, но проблема в том, что деструктивные взгляды, помноженные на болезненный энтузиазм – единственная религиозная позиция, которую озвучивает сегодня церковная общественность при глубокомысленном молчании иерархов. Искренних и здравомыслящих людей, у которых эти бредни вызывают отторжение и отвращение, более чем достаточно, но их ничего формально не объединяет. Доходит до того, что в таких условиях некоторые начинают тяготиться своей нормальностью, стыдиться ее.

Конечно, все убеждения зараженных синдромом смешны и нелепы, а их стремления к организации чаще всего рассыпаются из-за эгоизма и невозможности договориться друг с другом даже в мелочах. В этом своем положении они напоминают жука, упавшего на спину. Жук, лежа на спине, чрезвычайно активен: он щелкает челюстью, изо всех сил семенит ножками, но ему не за что зацепиться, и он обездвижен. Но стоит иметь в виду: если какая-нибудь веточка или ветхая и жухлая тростинка позволит этому жуку встать на ноги, он побежит, расправит прятавшиеся крылья, и его челюсти быстро найдут, чем себя занять.

Нужно признать, далеко не все люди, вовлеченные в эти аномальные круги, увязли в них настолько, что им требуются специальные реабилитация и адаптация для нормальной жизни. Многие попали туда по молодости, из-за невежества или были вовлечены родственниками и близкими людьми. Как уже писалось выше, на ранних порах неофитство и «синдром неофита» близки друг другу. Однако неофиты стремятся к иерархии и глубокому погружению в Православие, а люди, подверженные синдрому, наоборот, стремятся к предельной унификации и самовластию.

Необходимо признать, что перечисленные аномалии не свойственны только лишь православным людям, более того, они вообще никак напрямую не связаны с Православием и распространены на постсоветском пространстве во множестве проявлений и форм. Но именно православные чудики занимают среди всех остальных положение почетного мэйн-стрима, задающего стиль и формирующего моду.

Так что же делать? Для начала признать наличие серьезной болезни, это уже полбеды. Не на уровне отдельных заблуждений, а в качестве массового расстройства, которым заражены тысячи людей. Важно донести до людей мысль, что человек, впавший в синдром неофита, не останавливается на пути своего воцерковления, а отходит от него. Необходимо оперативно создать богословский катехизис, понятный простым людям, и, введя его в программы воскресных школ, объединить их в единую сеть. Привлечь внимание молодежи к Церкви, устраняя у нее комплекс недоверия к Православию, последовательно, без агрессии, не противодействуя чему-то, а просто рассказывая о Церкви без социально-политической нагрузки. Сделать все это серьезно, увлекательно, избегая заигрываний и попыток заговорить на молодежном сленге. Последовательно и повсеместно приобщать мирян к богословию, чтобы они осознали его как естественную, необходимую и неотъемлемую составляющую христианской жизни. Подобные меры обязательно вызовут уход некоторых людей из Церкви, который они постараются сделать заметным и шумным. Но это будет та вынужденная жертва, на которую придется пойти ради предотвращения большего раскола. И все это начнет работать лишь тогда, когда теологи начнут более практично подходить к своей работе, поняв, что богословие – нечто большее, чем высказывание собственного мнения, что оно подразумевает отделение общего от частного и главного от личного. И снова повторюсь: главное внимание придется сосредоточить на диалоге с творческой молодежью, которая будет создавать завтрашний день, а не просто пребывать в нем. А для этого необходимо отказаться от популярного сегодня стремления к количеству без заботы о качестве. Ведь именно личности проявляют себя в соборной жизни.

Необходимо привить людям знание о том, что основой пребывания в Церкви является дисциплина и, в первую очередь, дисциплина ума, то, чего у нас сегодня не наблюдается вовсе. Петр Чаадаев в первом "Философическом письме" рекомендовал своей собеседнице: "Отдавайтесь безбоязненно душевным движениям, которые будет побуждать в вас религиозная идея: из этого чистого источника могут вытекать лишь чистые чувства". Похоже, сегодняшний день опровергает эти слова классика.

peresedov.livejournal.com

Фанатизм как психологический феномен

 

 «Фанатизм (от лат. fanatismus) - исступленная, доведенная до крайней степени приверженность к каким-либо верованиям или воззрениям, нетерпимость к любым другим взглядам, например, религиозным»1.

Так определяет фанатизм вовсе не краткий словарь иностранных слов и не какое-либо другое краткое руководство для студента, но последнее издание БСЭ. Уже сам объем этой статьи ярче, чем что-либо другое, показывает, что в отечественной науке рассматриваемое понятие крайне мало осмыслено и разработано. И это при том, что само слово «фанатизм» весьма широко употреблялось в атеистической литературе 20 - 80 гг.XX в., когда религиозными фанатиками объявлялись и Франциск Ассизский, и преп. Серафим Саровский,  и Римский Папа Иоанн Павел II, и священник Александр Мень, и многие другие.

Под фанатизмом тогда понималась, в сущности, всякая религиозность, в особенности, не совсем ординарная и поэтому связанная с религиозной одаренностью и проявлением в вере того или иного человека личного начала. Практически из любого контекста понятно, что словом «фанатизм» обозначается какая-то экстремальная форма религиозности. Но каково же на самом деле место термина «фанатизм» в ряду таких понятий, как аскетизм, религиозный фундаментализм или экстремизм, изуверство и т.д.?

Впервые в оборот это понятие ввел Ж.Боссюэ (1627 - 1704), католический епископ, бывший одним из главных идеологов французского абсолютизма и видевший в католичестве, достаточно резко обособившемся от Рима и по сути превращенном в национальную религию, официальную систему взглядов для монархической Франции. Для него фанатиками были протестанты, поскольку они полагают, что все их "мечтания" вдохновлены Богом. Для Боссюэ фанатики - это не парижские буржуа, которые в 1572 г., в ночь на 24 августа, когда празднуется день апостола Варфоломея, со всех ног, - как напишет потом Вольтер, - бросились убивать, перерезать горла, выбрасывать из окон и рубить на куски своих сограждан только за то, что они не ходили к мессе2. Фанатики для Боссюэ - именно протестанты, ибо они ощущают, что их вера зависит только от Бога, но никак не от церковных установлений или утвержденных правил, принятых и одобренных кем бы то ни было.

Боссюэ сводил религию к одной морали и дисциплине. В христианстве он видел высокую мораль и образец нравственного поведения, но при этом всякое проявление личного горения, чувства Бога и мистического начала он воспринимал как «духовную чуму» и в каждом носителе такой религиозности видел фанатика, сектанта и еретика. В сущности, фанатиком для Боссюэ является каждый некатолик, упорствующий в своем протестантизме. При этом  Боссюэ был последовательным пропагандистом религиозной нетерпимости.

 П.Бейль (1647-1706) дает принципиально иное определение фанатизма, понимая его, как  суеверие,  плод незнания, иррационального или, вернее, предрационального сознания.

Если Боссюэ дает католическое, хотя, разумеется, не разделяемое католическими учеными сегодня, толкование термина «фанатизм», то Бейль предлагают под фанатизмом понимать все, что касается ранних форм религии, а шире - религиозного чувства вообще. Однако как Боссюэ, так и Бейль связывают фанатизм с теми ощущениями, которые переживает верующий. В сущности, при всей кажущейся несовместимости двух определений фанатизма и в том, и в другом случае речь идет о самостоятельном религиозном чувстве, не регулируемом никакой богословской системой или церковной структурой.

Что же касается самой этимологии термина «фанатизм»,  то встречающееся у римских авторов латинское слово fanatici употреблялось в классической латыни исключительно применительно к жрецам Беллоны, Кибелы, Великой Матери и других восточных божеств, которые практиковали экстатические культы. С бубнами и тамбуринами, одетые в черное, они проходили по улицам города, затем падали на землю и, впав в экстаз, раздирали себе грудь до крови, предсказывали будущее и т.д. При этом само это слово, является производным от fanum - святилище.

Новое определение фанатизма, ставшее классическим, дает Вольтер в вышедшем в 1764 г. в Женеве «Философском словаре». Он выдвигает следующее положение: «Тот, кому свойственны экстазы и видения, кто принимает свои сны за нечто реальное и плоды своего воображения за пророчества, того можно назвать энтузиастом, но тот, кто поддерживает свое безумие, убивая, фанатик»3. Суть фанатизма, по Вольтеру, заключается в том, что фанатик, отстаивая ту ортодоксию, хранителем которой он себя считает, готов казнить и убивать, при этом он всегда и исключительно опирается на силу. «Наиболее отвратительным примером фанатизма»4 называет Вольтер Варфоломеевская ночь. Вольтер говорит и о фанатиках с холодной кровью, - это «судьи, которые выносят смертные приговоры тем, кто думает иначе, чем они»5.

Тот, кто поддерживает свое безумие, убивая, - фанатик

 

Вольтер, однако, не акцентирует внимание своего читателя на том, что фанатик видит в себе носителя высшей правды, считает себя оружием в руках Бога. Но именно в этом смысле то определение фанатизма, которое было некогда дано Боссюэ, при всей его конфессиональной ограниченности и явной антипротестантской направленности, не вполне утратило смысл. Фанатики всегда убеждены в том, что «все их идеи внушены им свыше».

Вольтер определяет и некоторые черты психологии фанатизма. Это не просто «плод незнания»,  но он всегда тесно связан с психологией толпы: «книги гораздо меньше возбуждают фанатизм, нежели собрания и публичные выступления». Фанатизм всегда «мрачен и жесток», это одновременно - суеверие, лихорадка, бешенство и злоба.

 Фанатику всегда свойственно пренебрежительное отношение к жизни, как к чужой, так и к своей собственной.  Вспомним ужасающий пример пилотов-террористов, которые направили пассажирские самолеты на здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, погибли сами и погубили тысячи человеческих жизней.

Н.А. Бердяев в написанной в 1937 г. статье «О фанатизме, ортодоксии и истине» подчеркивает, что «нетерпимый фанатик совершает насилие, отлучает, сажает в тюрьмы и казнит, но, в сущности, слабый, а не сильный, он подавлен страхом, и его сознание страшно сужено, он меньше верит в Бога, чем терпимый»6. Для Бердяева ясно, что «пафос ортодоксии, питающий фанатизм, ничего общего не имеет с пафосом истины, он как раз ему противоположен». «Ортодоксия, - пишет далее Бердяев, - образуется вокруг темы спасения и гибели, ортодоксы сами испуганы и пугают других. Истина же не знает страха» 7. Далее он говорит о том, что «фанатик ... ищет власти, а не истины»8. Это, на наш взгляд, уже не вполне верно. В том и заключается феномен фанатизма, что, несомненно, фанатик, опирающийся на силу и на власть, убежден в том, что спасает мир, человечество, своих собратьев или истину от врагов.

Вот почему фанатизм всегда агрессивен и дефенсивен и, главное, не может существовать без образа врага. «Фанатизм, - пишет, рассматривая данный аспект фанатизма,  Бердяев, - не допускает сосуществования разных идей и миросозерцаний. Существует только враг. Силы враждебные унифицируются, представляются единым врагом» 9. И далее: «Коммунисты, фашисты, фанатики ортодоксального Православия, Католичества или Протестантизма ни с какими идеями не спорят, они отбрасывают противника в противоположный лагерь, на который наставляются пулеметы» 10. Фанатик, как правило, не осознает, скорее, лишь ощущает слабость своей позиции, но при этом мобилизует все свои силы именно на беспощадную защиту исповедуемой им истины.

Было бы неверно утверждать, что фанатизм есть род коллективного безумия, а все фанатики психопаты. На это справедливо указывают  психологи: А. Асломов и др. Скорее, фанатизм является вполне закономерным «побочным» продуктом развития религиозного сознания в переломные эпохи. Не случайно же для Вольтера фанатизм есть «извращенное дитя религии» 11.

Фанатизм выходит на авансцену истории в эпохи, во-первых, упадка живой веры и кризиса религиозного миросозерцания, во-вторых, в моменты смены духовных ориентиров, когда большинство верующих крайне слабо представляют то,  во что они верит, и, наконец, в те периоды, когда в жизни общества вообще начинает преобладать новое. Именно поэтому религиозный фанатизм, инквизиционные процессы, те костры, в огне которых погибли Ян Гус, Джироламо Савонарола, Джордано Бруно и многие другие, стали, если так можно выразиться, тенью Возрождения.

Бурное развитие национальных языков и литературы, а затем и изобразительного искусства (Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело), невероятно быстрое распространение книгопечатания по всей Европе и последовавший за этим книжный бум XVI века, великие географические открытия  и революция в области классической науки (Коперник, Кепплер) менее чем за сто лет изменили мир до неузнаваемости. Все это спровоцировало тот гигантский кризис в области религиозного миросозерцания, который вылился в Реформацию и контрреформацию. Появляются переводы Библии на все европейские языки,  рождаются новые, порою совершенно немыслимые прежде, богословские и философские идеи. Все это  не могло не вызвать реакции не только у среднего верующего, который в новых условиях оказывается полностью дезориентированным и начинает яростно защищать свою истину, правду былых времен, унаследованную от предков и уже поэтому священную, но порою и у яркого мыслителя. Именно в эпоху Возрождения по всей Европе запылали костры.

ХХ век во многом похож на эпоху Возрождения. Телефон, радио и телевидение, научно-техническая революция в целом, ядерная физика и атомная бомба, авиация, космические полеты, наконец, Интернет и исследования в области клонирования - все это до неузнаваемости изменило жизнь вокруг нас подобно тому, как это было в XVI веке. Человек, исповедующий традиционные ценности, не успевая осмыслить все, что происходит вокруг него, с легкостью попадает в ловушку фанатизма. Это почти всегда происходит в том случае, если (используем евангельский образ) суббота, т.е. следование религиозным нормам и букве закона, той или иной идеологии или догме и т.п. оказывается для него ценнее другого человека. В сущности, именно об этой ловушке Иисус многократно говорит на страницах Нового Завета, обличая книжников и фарисеев.И тут включается, как говорит Асмолов, «фабрика фанатиков» 12: разум идеологов, для которых все формы фанатизма «выступают, прежде всего, как рациональные средства борьбы за власть», начинает «технично эксплуатировать предрассудки». Именно такова природа, так называемого исламского, вернее, квази-исламского фанатизма, ужас встречи с которым все человечество пережило 11 сентября 2001 г. Исламский ученый из Казахстана Али Апшерони пишет, что фанатизм - это «нелепая ярость людей, которых ослепила злоба» 13, он подчеркивает, что фанатик «обычно не ведает, что творит, вменяя в заслугу себе то, что делает гадости и поступает неправосудно... его поразительная твердолобость, помноженная на неверно понятое им учение Ислама... очень скоро приводят фанатика к тому, что он просто теряется в темном лабиринте дикого невежества» 14.

Фанатик ... ищет власти, а не истины

 

Необходимо понимать, что фанатизм сегодня дает о себе знать не только в исламском мире. Разумеется, в условиях современного общества у адептов фанатизма, как правило, хотя и не всегда (вспомним Мартина Лютера Кинга и отца Александра Меня!), нет возможности убивать или сжигать на кострах во имя своего представления об истине, однако, и к этой ситуации они легко приспосабливаются, переходя в сферу СМИ, в газеты, радио, в особенности, в Интернет, где в форумах и чатах зачастую формируется настоящая зона ненависти. Фанатик, вернее, зараженный бациллой фанатизма неофит, начинает выявлять и разоблачать «врагов» и, прежде всего, еретиков: католиков, протестантов и т.д., борется с культурой, создает не только вокруг себя, но и в целом в обществе накаленную обстановку страха, нетерпимости и ересефобий.

Удивительно, что нечто подобное предвидела еще в марте 1936г. мать Мария (Скобцова), православная монахиня, философ и поэтесса, погибшая в фашистском концлагере за то, что в оккупированном гитлеровцами Париже спасала евреев. Она считала, что религия в России непременно возродится, но тогда в Церковь естественно придут люди, воспитанные советской властью. «Сначала они, - продолжает мать Мария, - в качестве очень жадных и восприимчивых слушателей будут изучать различные точки зрения, воспринимать проблемы, посещать богослужения и т.п. А в какую-то минуту, почувствовав себя, наконец, церковными людьми по-настоящему, по полной своей неподготовленности к антиномическому мышлению, они скажут: вот по этому вопросу существует несколько мнений - какое из них истинно? Потому что несколько одновременно истинными быть не могут. А если вот такое-то истинное, то остальные подлежат истреблению, как ложные. ...Шаржируя, можно сказать, что за неправильно положенное крестное знамение они будут штрафовать, а за отказ от исповеди ссылать на Соловки»15.

Советская идеология, если так можно выразиться, канонизировала насилие и несвободу. Человек, воспитанный советской школой, в новых условиях, воспринимая традиционные ценности, как религиозные, так и политические, впитывая их в себя и восхищаясь ими, очень быстро начинает защищать их, используя ту самую методику, которую он усвоил, выражаясь фигурально, из газеты «Правда»: врага необходимо найти, разоблачить, обезвредить и уничтожить. Врагом же в этой ситуации оказывается каждый, кто представляется этому человеку инакомыслящим. Таким образом, религиозный фанатизм, всегда выраставший из стремления защитить старое, традиционное, освященное временем и памятью о прошлом, в постсоветской реальности обретает новое дыхание.

При этом нужно помнить, что фанатизм (вопреки общепринятому мнению) не нуждается даже в сильной личности, но только в «сильной» идее, которая быстро овладевает массами. Так было, например, с истерической кампанией, развязанной вокруг ИНН, провозглашенного числом Антихриста, когда на околоцерковное общество, заведенное разного рода листовками, прокламациями и проповедями малообразованных или же, наоборот, «технологически» продвинутых и преследовавших некие собственные цели священников, уже не действовали обращения ни Святейшего Патриарха, ни одного из старейших священнослужителей России известного отца  Иоанна (Крестьянкина).

Вспышки фанатизма приводят к весьма серьезным последствиям, о которых предупреждал еще Вольтер, когда писал, что фанатизм «разрывает все связи в обществе» 16, иными словами, обладает огромной деструктивной силой, разрушающей общество.Что же представляет собою ответ одного из московских священников на вопрос радиослушательницы о том, что делать жителям города, в котором баптисты построили молитвенный дом, если не типичный пример разжигания фанатизма и межрелигиозной вражды.  На этот вопрос священник отвечает, что им надо набирать побольше камней и идти бить окна у баптистов, пока они сами не уберутся оттуда. Имеет ли этот ответ хотя бы что-то общее с Православием, которое во всем мире известно как религия жертвенной любви?

Где можно найти выход из создавшейся ситуации? Фанатики, односторонне понимая терпимость, ратуют за справедливость лишь по отношению к себе. Об этой же особенности фанатизма говорил Н.А. Бердяев, указывая на то, что фанатику всегда присущ эгоцентризм. «Вера фанатика, его беззаветная и бескорыстная преданность идее нисколько не помогает ему преодолеть эгоцентризм... фанатик какой-либо ортодоксии отождествляет свою идею, свою истину с собой»17. Отсюда Бердяев делает чрезвычайно важный вывод: «Эгоцентризм фанатика ... выражается в том, что он не видит человеческой личности, невнимателен к личному человеческому пути»18.

Фанатизм несовместим с подлинной верой во Христа

 

Об этом же пишет и православный священник из Киева отец Андрей Дудченко. «Фанатизм несовместим с подлинной верой во Христа. Очень легко, - говорит отец Андрей, - закидать противника камнями, очень легко считать, что для спасения необходимо сделать всего лишь тот или иной набор поступков, будь это самосожжение или смерть от истощения, исполнение директив руководителя или, напротив, руководство своими последователями. Гораздо сложнее жить во Христе. Сложнее быть чутким, сложнее прислушиваться к братьям по вере и к тем ближним, которых Господь сегодня посылает мне навстречу. Но именно такой, смиренной, подлинной любви Христовой и жаждет от Церкви и христиан современный мир»19.

Диакон Николай Андреев

[1] См.: Большая Советская Энциклопедия. М., 1975.

[2] См.: Балашов Л.Е. Практическая философия. М., 2001.

[6] См.:  Бердяев. Н.А. Русские записки // Человек. 1997. N9.

[11] См.: Балашов Л.Е. Практическая философия. М., 2001.

[12] См.: Асмолов А.Г. Психология личности. Учебник. М., МГУ, 1990.

[13] См.: Али Ашперони. Ислам против фанатизма // Человек. 1995. N2.

[15] См.: Мать Мария. Воспоминания. Статьи и очерки. YMKA-PRESS. 1992. Т.2.

[16] См.: Балашов Л.Е. Практическая философия. М., 2001.

[17] См.:  Бердяев. Н.А. Русские записки // Человек. 1997. N9.

[19] См.: Вопросы философии. 1992. N3.

Расскажите своим друзьям

xn--80aaollp3age.xn--p1ai

---

• 
  Женщина в 38 лет психология
• 
  Как сделать женщину счастливой психология
• 
  Стоит ли возвращаться к бывшей жене после развода советы психолога
• 
  Как вернуть любимую женщину советы психолога
• 
  Поведение и деятельность как предмет психологии
• 
  Как выбросить человека из головы психология
• 
  Руки у лица психология
• 
  Психология любовь безответная любовь
• 
  Скупой муж советы психолога
• 
  Психология энергия
• 
  Как приручить мужчину льва на психологическом уровне